Людмила Филатова - Время моё

Хранятся и в беспечном красном лете
осенние приметы про запас.
Две правды уживаются на свете:
та, что за нас, и та, что против нас.
Но ту, что против нас, зовём мы ложью,
пока однажды просветленья час
вдруг, шаткий мир перевернув безбожно,
не убедит в обратном нас.

Устала лежать дорога.
И вот она поднялась,
и стала дорогой к Богу.
А значит – она сбылась!
И я бы за ней восстала,
да волосы в травы вплелись,
да очи земные устало
в два озера разлились.

Протиснусь я в ушко иголки,
тому удивившись сама,
как мало и проку и толку
в упорстве, лишённом ума.
Свернусь я жгутом, поднатужась,
как червь проползу, как змея…
О, если бы только не ужас,
что это не кто-то, а я!

Сны во снах… За снами сны,
и ни боли, ни вины.
Только те, что наяву,
всех страшней. Ими живу.

Здесь улыбка так редко восходит,
что любая она – Иисус!
Жизни нет. Но есть жизни груз.
И душа под ним – иноходец.

Как немочны и безысходны будни,
как праздников нелеп натужный стих.
Не оттого ль так зло и безрассудно
то новое, что всходит подле них?

Я этот мир не раз перекроЮ.
Уж он наполовину из заплаток!
Но, видит Бог, я в том не виновата,
что мира Божьего я в нём не узнаю.

Самое чистое, светлое, ясное
не было ль? Было? Ушло.
Шаркает мётлами баба грудастая,
запотевает стекло.
Как нам легко и безудержно верилось
в наши – и удаль, и стать…
Может быть, окостенелыми перьями
флаги устали блистать?
Может, подмётки на марше отклеились?
Может, брусчатка не та?
Глянь, даже медные трубы заблеяли,
корчась в сомненьях у рта.
Медленно кружится жёрнов под черепом,
мозг перед сердцем в долгу:
будет ли вслед за неистовым – верую,
сущее – знаю, могу!

Нас учат: «Это же – отвеку!»
Но век-то, граждане, прошёл…

И закрыла глаза, да не вышло.
Что пред вечным потуги тщеты?
Меж колодезей веры и смысла
заблудилось судьбы коромысло,
и гремят его вёдра, пусты.

Я душу заложила за свободу.
И на свободе взяв приличный куш,
сегодня за душой своей вернулась.
Но этой ночью умер ростовщик.

Как часто, выйдя из воды сухими:
не потеряв ни кошелёк, ни имя,
мы забываем справиться, спеша, —
а вышла ль из воды сухой душа?

Земную кору сотрясает
роптанье земного нутра.
Так душу рыданье спасает,
когда ей взорваться пора
от срама, от долготерпенья,
от жалобы, от нищеты
обманутого поколенья
без чести, любви, без святынь.
Доколе ж… такая «свобода»,
что смертью допьЯну поИт?!
Какие такие народы
взойдут на безвинной крови?
Всё те же. Всё те ж… Но светает.
Над Русью сполохи утра.
Держава, как девка босая,
склонилась над пеплом костра,
находит в нём угли живые
и дует, и машет на них,
чтоб искры взвились молодые
сквозь темень хотя бы на миг
.

Под стонущим ветром, но дующим,
мимо плачущих, но торгующих
не иначе душой с молотка!
Тащит по стыдному полю
и меня моя злая неволя
перепроданного куска.

На барыш – картошки да луку,
хлеба, спичек да мыла кусок.
Отторгуюсь, входите без стука
слово, дело, пространство и Бог.

Отторгуюсь, да отогреюсь,
похмелюсь, да душой поделюсь…
Может быть, хоть на миг заалеют
твои щёки бескровные, Русь?

Но не видно конца ни дороге,
ни мольбе, ни торговым рядам.
Крестный ход… Нищета да остроги.
Подходите, распятые боги,
чем владею, всё даром отдам.

О, сколько ласки гибнет бесполезно.
В потёмках безысходности кружа,
я сделалась не каменной – железной
и острой, будто лезвие ножа.