Виктор Меркушев - Забытые тексты, забытые имена. Выпуск 2. Литераторы – адресаты пушкинских эпиграмм

Могло ль не подействовать на высокую душу Сперанского столь искреннее излияние знакомой ему души. После этих разительных строк старые друзья имели частые свидания, но последние для них в юдоли плача, где не всегда сердце сердцу весть даёт.

Если в предыдущих очерках сколько-нибудь удалось нам представить читателям нашим Магницкого, каким он был на закате дней своих, то нетрудно будет им угадать – каковым соделала его сила Божия в борьбе со смер-тию. Покойный заболел от простуды в ненастную и бурную погоду, сокрушившую на нашей гавани мореходные суда. Он затворился дома, но не слёг; лечил себя домашними лекарствами, и три дня спустя, в угодность озабоченной супруге своей, пригласил к себе просвещённого врача, который, с первого взгляда заметив в больном признаки воспаления в груди, настоятельно потребовал кровопускания. Но, увы, напрасны были все убеждения: больной отказывался от средства, никогда в жизни им неиспытанного, и, как бы торопясь в далёкий, безвозвратный путь, решительно отклонил от себя чашу земного бытия. Болезнь усилилась; внутренние лекарства не помогали; больной страдал без малейшей жалобы или стона, страдал и помышлял о вечности. Нас, друзей своих, принимал он с обычным радушием, с изумительным присутствием духа, не изменявшим ему ни на минуту. Беседуя однажды при мне с другим посетителем, больной указал на меня, я промолвил: «Вот, за кого боюсь, когда А.С. заходит ко мне в дурную погоду». Ноября 19-го, после страдальческой ночи, больной начертил слабевшею рукою духовному отцу своему следующие строки: «Лобзаю отеческую руку за возношение любви; но так как прошлая ночь была очень дурна и кашель может усилиться; то я желал бы завтрашний день пораньше или сегодня вечером исповедаться, а после завтрашней литургии приобщиться, и потому желал бы условиться о часах и приличных экипажах, которые будут готовы». Всё совершилось по желанию сердца сокрушённого и смиренного, жаждавшего вечной жизни. Тщетно окружавшие его, говоря о возможности выздоровления, напоминали ему о детях и внуках: собравшийся в путь раб Божий отклонял от себя суетные надежды, и в ответ тихим голосом повторял: «Нет, пора, пора!» Во вторник, 21-го ноября, почувствовав близость смерти, опять послал за духовником, который поспешил к нему и в продолжении двух с половиной часов непрестанно молился у постели его, совоздыхая верою и любовию к небесному Разрешителю всех уз греха и плоти, Господу Иисусу. Ровно в 6 часов вечера преставился раб Божий Михаил, – только 12-ю часами опередивший в вечности благодетеля своего, любвеобильного князя А. Н. Голицына…

Если бы не выписывал Царскосельский лицей журнал «Сын отечества», то этой пушкинской эпиграммы не появилось бы вовсе. Лицеисты не только читали все периодические издания, поступавшие в их библиотеку, но и сотрудничали с ними, посылая туда свои первые литературные опыты.

Конечно, юный Пушкин не мог знать Ры-бушкина ни лично, ни заочно. Адресат насмешливой эпиграммы проживал в то время в Казани, а предстал он перед Пушкиным на страницах «Сына отечества» лишь в качестве автора трагедии «Иоанн, или взятие Казани», неуклюже отбивающимся от нападок критика своего сочинения. Неумение начинающего литератора достойно ответить настырному оппоненту вызвало у пятнадцатилетнего Пушкина ироническую миниатюру, в общем-то, достаточно беззлобную.

Будущий писатель и краевед так никогда и не узнал об этой пушкинской эпиграмме, но выводы из произошедшей «журнальной драки» сделал, вовсе перестав полемизировать в печати с рецензентами.

Впрочем, упомянутая трагедия была у Рыбушкина первой значительной пробой пера, впоследствии Михаил Самсонович заявит о себе не только как писатель, но и как поэт и историк, этнограф и издатель, краевед и педагог. Надо сказать, что Рыбушкин довольно-таки счастливо сочетал в своей деятельности занятие для заработка – педагогику, с занятием для души – литературой, вкупе с сопутствующими ей краеведением, историей и этнографией. А изданием первого в регионе частного журнала «Заволжский Муравей» он, вне всякого сомнения, вписал себя в историю культуры своего края.

Самым значительным произведением Ры-бушкина, пожалуй, является «История Казани», где он показал себя наблюдательным и дотошным исследователем. Он методично фиксировал в своём сочинении не только все городские события и деяния исторических лиц, повлиявших на судьбу Казани, но и описывал местные традиции, особенности быта, фиксировал социально-культурные типажи, подробно разбирал топографию города, не забывая отмечать все произошедшие в ней изменения. Значительная часть книги была посвящена нашествию Пугачёва, что не могло не заинтересовать Пушкина, работавшего над «Историей Пугачёвского бунта». Неизвестно, встречался ли Пушкин с Рыбушкиным в бытность свою в Казани в сентябре 1833 года, но его книга «История Казани» была в пушкинском собрании. По завершению своей работы Пушкин пошлёт её автору только что отпечатанный том «Пугачёва» со словами искренней благодарности за «любопытную историю о Казани». Ещё одну книгу он направит Александре Андреевне Фукс, жене врача, этнографа и краеведа Карла Фёдоровича Фукса, которого Пушкин навещал в Казани. Александра Андреевна была самым преданным сотрудником журнала «Заволжский Муравей», основанного Рыбушки-ным, и Александр Сергеевич, безусловно, не мог оставить такой факт без своего внимания и одобрения, будучи тонким ценителем книг и истовым поборником издательского дела.