Муслихиддин Саади - Бустан (Плодовый сад)

Дошла, что Нил в разливе от дождей.

И встал Зун-Нун, что о дожде молился,

В Египет — восвояси устремился.

«Скажи учитель! — некто вопросил, —

Зачем ты к нам молиться приходил?»

Зун-Нун сказал: «От бедствий не укрыться

За грех чужой — ни муравью, ни птице.

В Египте хуже нет людей, чем я!

В том бедствии была вина моя.

И вот поистине свершилось чудо,

Когда поспешно скрылся я оттуда!»

Так, добрый счел себя причиной зла.

Добро тебе за добрые дела!

Кто за людей пожертвует собою —

Прославится народною хвалою.

Великий, кто себя не вознесет,

Величье истинное обретет.

Лишь тот от праха суеты и тленья

Очистится, кто жизнь прошел в смиренье.

Ты, что увидишь будущие дни,

Меня молитвой доброй помяни!

Не плачет Саади, что стал он прахом. —

Он был и в жизни — прах перед аллахом.

Не сетуя, он принял свой удел,

Хотя весь мир, как ветер, облетел.

Пройдут века, рассыплются гробницы...

И снова прах над миром заклубится.

Но, кто еще так пел, как Саади,

В саду расцветшей мысли? — Сам суди!

Смолк соловей! Меня в опустят,

Но роза куст свой надо мной распустит.

Не пропадет такой певец, как ты,

Без цвета розы — в бездне темноты!

Г Л А В А П Я Т А Я

О довольстве юдолью

В ночи раздумий зажигал я лен;

И светоч речи мною был зажжен.

И стал хвалить меня пустоголовый,

Пути признанья не найдя иного.

Но в похвалу он влил немало зла;

И зависть, словно боль, в нем изошла.

Писал он: «Мысли Саади высоки! —

Гласили так лишь древние пророки.

Но как он слаб, — кого ты ни спроси, —

В картинах битв — в сравненье с Фирдуси!»

Должно быть, он не знал, что мир мне нужен,

Что с громом браней сердцем я не дружен.

Но если нужно, как булатный меч,

Язык мой может жизнь врага пресечь.

Что ж, вступим в бой, но заключим условье:

Нам вражий череп будет — изголовье...

Но в битве меч сильнейшим не помог, —

Победу лишь один дарует бог.

Коль счастье озарять нас перестанет,

Храбрейший муж судьбу не заарканит.

И муравей по-своему силен;

И лев, по воле неба, насыщен.

Ничтожный перед волей небосклона,

Иди путем предвечного закона!

А тот, кому столетний век сужден,

Львом и мечом не будет истреблен.

Коль осужден ты небом — не во власти

Тебя спасти бальзам от злой напасти.

Рустама не злодей сгубил,

А смертный срок Рустама наступил.

РАССКАЗ

Жил в Исфахане войска повелитель,

Мой друг — отважный, дерзостный воитель.

Всю жизнь он воевать был принужден,

Был город им и округ защищен.

С утра, разбужен ржаньем, ратным гулом,

Его в седле я видел — с полным тулом.

Он львов отважных видом устрашал,

Быков рукой железной поражал.

Когда стрелу во вражий строй пускал он,

Без промаха противника сражал он.

Так лепесток колючка не пронзит,

Как он пронзал стрелой железный щит.

Когда копье бросал он в схватке ратной,

Он пригвождал к челу шелом булатный.

Как воробьев, он истреблял мужей;

Так саранчу хватает воробей.

Коль он на Фаридуна налетел бы,

Тот обнажить оружье не успел бы.

С его дороги пардус убегал,

Он пасти львов свирепых раздирал.

Схватив за пояс вражьих войск опору —

Богатыря он подымал, как гору.

Он настигал врага быстрей орла

И разрубал секирой до седла.

Но в мире был он добрым и беззлобным;

Нет вести ни о ком ему подобном.

Он с мудрыми учеными дружил;

В те дни, как лучший друг, он мне служил.

Но вот беда на Исфахан напала.

Судьба меня в иной предел угнала.

В Ирак ушел я, переехал в Шам, —

И прижился я, и остался там.

Я жил в стране, где помнили о боге, —

В заботах, и в надежде, и в тревоге.

Довольство там царило и покой.

Но потянуло вдруг меня домой.

Пути судьбы затаены во мраке...

И снова очутился я в Ираке.

Я там обрел и кровлю и досуг;

Но вспомнился мне исфаханский друг.

Открылась память дружбы, словно рана;

Ведь с одного с ним ел я дастархана.

Чтоб повидать его, я в Исфахан

Пошел, найдя попутный караван.

Но, друга увидав, я ужаснулся:

Его могучий стан в дугу согнулся.

Вершина темени оделась в снег,

Стал хилым старцем сильный человек.

Его настигло небо, придавило,

Могучей длани силу сокрушило.

Поток времен гордыню преломил.

В слезах, пред ним чело я преклонил.

Спросил: «О, друг мой! Что с тобою стало?

Как, лев, ты превратиться мог в шакала?»

Он усмехнулся: «Лучший божий дар