Анатолий Величко - По четырём словам. Второе издание

На базе отдыха
Двери маленькой деревянной бани
Открывались прямо на мостки,
Откуда можно было прыгать нагишом
В прохладную воду пруда.

Только насекомые могли видеть
Красоту молодого голого тела.
Но разве мы можем представить себе,
Что видят насекомые
И что для них красота?

Баня была финского типа:
Сухой пар и очень высокая температура,
Которая могла доходить
До ста восьмидесяти градусов.
Баня была раскаленной печью.

Прежде чем в неё зайти,
Я снял с себя всю одежду.
Только одну вещь я не захотел снять:
Простой алюминиевый крестик,
Висевший на шее на тонком шнурке.

Я сидел на полке согнувшись,
Термометр показывал сто сорок.
Когда я наконец распрямился,
Чтобы выскочить наружу и броситься в пруд,
Раскалённый крестик качнулся на шнурке
И прилип к левой стороне моей груди,
Оставив ожог.

Во время моего первого брака
Моя жена (мы были оба очень молоды)
Сказала мне шёпотом на ухо,
Что я мог бы класть поменьше пасты
На зубную щётку.

У меня вспыхнуло лицо.
Я испытал острое чувство унижения.
Это была сущая правда,
Что у меня были наклонности к мотовству.
Но паста! Но щётка!
И потом, ведь это я зарабатывал деньги!

Конечно, не из-за таких мелочей мы развелись.
Были причины гораздо серьёзней.

В Питере на проспекте Славы
Была остановка 116-го автобуса.
Позади неё тянулся большой пустырь,
Местами обнесенный забором,
На котором красовалась надпись:
«Банду Ельцина под суд!»

Одним ясным летним утром
Я стоял там и ждал автобуса.
Не было никого.
Только тишина и свет.

Уже некоторое время я писал
Рифмованные стихи по-русски.
Ежедневно, придя из школы,
Я садился за письменный стол,
Доставал из специальной стопки
Линованой почтовой бумаги
Листок и писал на нем стихотворение.

Это были лучшие моменты
Моей юной жизни.
Ничто не могло сравниться
С тем состоянием, в котором я был,
Когда писал стихи.

Поздним вечером ранней осени
Я ощутил особенно сильный прилив вдохновения.
Какой-то взлет музыки
Произошел у меня внутри.
Я присел за стол, схватил карандаш
И почти без помарок и исправлений
Написал стихотворение,
О котором я сразу понял:
Это – мой шедевр, это —
Лучшее, что я написал.

Дома все уже спали.
Я прокрался на кухню
И стащил у бабушки папиросу.
Теперь я настоящий большой поэт,
Как Маяковский или Мандельштам,
И я должен курить,
В точности как они на портретах,
Висевших над моим столом.

Вернувшись в свою комнату,
Я сел на подоконник и закурил,
Выпустив облачко дыма.
Курил я ещё редко, и голова закружилась.
Впрочем, она кружилась и так
От невероятной поэтической удачи:
Под настольной лампой
Лежал разлинованный листок
С ровными строчками – какое чудо!

Ночной мотылек порхал под лампой.
Я выключил её и сидел в темноте
На подоконнике открытого окна,
За которым шумели деревья.

Мы были в Америке,
В пригороде Бостона,
В гостях у моего приятеля по факультету,
Который жил один в собственном доме.

Он был женат, у него была дочь.
Но жена уехала сразу после ужина,
И вид у неё был подозрительно счастливый,
В то время как мой друг был скорее грустным.
Про дочь он рассказал, что она поступила
В какой-то колледж в Бостоне.
Мы ночевали в её комнате,
Украшенной картинками в пастельных тонах,
А на полке стояла
Обгоревшая фигурная свеча.