Петр Альшевский - «Играя с мраком блюз»

Женщинам?

Мужчинам. Двум или чуть больше

заявив педрилам: «Как Суворов в Польше

позабуду жалость

разорвав, устрою» – суки насмерть дрались.

Не с тобой.

Со мною».

Темный пустынный парк – Парк Наслаждений

для выбегающих из-за дерева

с искаженными физиономиями

мне бы переодеться

погладить зарычавшую курицу

недоразвитый папа, искренний сын

открытые рты, из них валит дым

они поразились, заметив меня

в примятом цилиндре

просящим огня: «Курите?»

«Да…»

«Ваш сын пока нет?»

«Он как бы дебил…»

«За вами след в след?»

«Ему еще жить…»

«Вам не с руки?»

«Ты прикури… ты пропади».

На душе спокойно, на голове белым-бело —

засыпан снегом

что с того

не поддаваясь броской гнуси, переполняющей извне

я замираю.

Жмусь к стене.

В склепе, в огне – в магазине «Интим».

Мысли клубком, зубы молчат

услышав их стук, встанут часы.

Шубы вошли – я с ними знаком

одну как-то видел.

Страшный был сон.

Розовой варежкой лезут к ноздрям

я нюхаю вас

учтите, мадам

мне много нельзя ни пить, ни страдать

вжимаясь под вами

о, бэби, в кровать.

Солнце

мотор

покинь ты окно

родившись уродом, не сбросишь ярмо

зависти, злобы – церковь в огнях.

Зайду на минуту. Время узнаю.

«Сколько на ваших?».

Ответил. Он к краю

держит свой путь, не кивая на ближних

теребящих в кафе замызганный сонник.

После винной похлебки лежу на перинах —

я, Лена, доступен.

С дружеской улыбкой встречаю рассвет.

Как прощелыгу.

В гробу уютно.

Я пока не в нем. Задумчив, выбит, обойден

не мял актрис, не грезил Амстердамом

упал и встал.

Прошел, упал.

Опять не смог смиренно удалиться —

есть неустойчивость.

Напала, не бросает

вторые сутки беспросветно опекает

приличный вечер незаметно наступил.

Предстал шутом

бросавшись, зрел, темнил

создал иллюзию, что я брожу в пустыне

гораздо позже

синей ночью

в оберегающем от холода плаще.

Я распахну его

затем сорву его

верблюды удивленно задвигают горбами

босяк-феллах воскликнет:

«Братан, давай же с нами!

Отправимся по дюнам

искать тропинку к жизни

ты трезвый?

соображаешь?

Попробуй. Не раскисни».

Мне бы не сюда

не к ним

все решится мгновенно

люди рвутся в тени здравиц, сантиментов

прет рефрижератор, облетают вишни

молится ефрейтор

перед смертью дышит —

автомат наставлен

рядовой не спишет

вековой порядок на устройство тыла

вызвавшего бойню

обожравшись мыла.

«Вы, я – мы ратуем за примирение

прогнившими дарвинами.

Машинками для снятия катушек

с нашей звериной природы.

Апач, зулус, крестоносец —

живи, одиночество.

Бейся, как дьявол.

Сжигай тормоза».

Визги в буфете, приемы у-шу

приняв кальвадоса, я расскажу

я напою

в самых пресных словах

о выжженных дамах

о диких мирах.

Закидан дерьмом ювелирный салон

бродягу схватили

цыганский барон

с ложечки кормит парней ФСБ

«Это тебе, а это тебе» —

негр висит на фонарном столбе.

Ботинок слетел, уши замерзли.

Взгляд безучастен.

Отбившись от стаи, он не очнулся

в океане песка

ему не тонуть, не кричать: «Паруса!

какие?… к чему?…

я их бы поднял. Выбрал бы курс

вцепился в штурвал

но ветер сменился

тоска отмерла» —

его отловили четыре хохла.

При помощи «Ската»

подводника, денди

от него родила подольская леди.

Растила дочь, любила выпить

брала в дорогу револьвер

«Ты не забыла, например

как мы сражались за надежду

не расставаться на земле?

Что будет после, я тебе

пытался вкратце объяснить

и вдруг исчез. Не позвонил.

Так убедительно пропал.

Потом полсвета обыскал

нашел получше. Извини».

Заройся в память

раз, два, три – приходит утро.

Подходит время задремать

и ничего не пропускать

удары, весла

самолеты, щипки дурнеющей погоды

раскачку стареньких деревьев

мосты, удотов, блеск каменьев

пробивших сферу полых судеб.

Избитый гризли не рассудит

монахов в гневе.

Толстых братьев

«Мое – твое. Вкушай оладьев.

Не покупайся на девичий

призывный вздох

рубя с плеча, скажи ей: «печка горяча

ну ладно, что же, я залезу

вам жарить блюз, мне отдыхать

прощайте, донна

до зарезу

необходимо мне сорвать цветок покоя.

Выждав вечность

я к вам еще не так вернусь —