Вера Павлова - Нежней не бывает

С педофилом в кустах сюсюкала,
с фетишистом мылась в чулках,
лесбиянка меня баюкала
на своих волосатых руках,
с педерастом постриглась наголо,
мазохиста секла до крови,
с импотентом в обнимку плакала
по любви, по любви, по любви.

против течения крови
страсть на нерест идёт
против течения речи
слово ломает весло
против течения мысли
снов паруса скользят
я плыву по-собачьи
против течения слёз

куча ножей
а режет только один
куча ручек
а пишет только одна
куча мужчин
люблю одного тебя
может быть
ты наконец заточишь ножи?

Опыт? Какой, блин, опыт!
Как с гусыни вода…
– Тётя Вея, ты ёбот?
– Да, дитя моё, да.
Разве может быть добыт
из-под спуда стыда
хоть какой-нибудь опыт?
– Да, дитя моё, да.

Рыдая, переспать с утратой
и за ночь породниться с ней.
К утру утрата станет датой,
днём среди дней,
и будет ревновать, бедняга,
и не без повода, боюсь,
к другой утрате, с коей лягу
и породнюсь.

Что я буду делать там?
Кататься на велосипеде, который угнали.
Перечитывать книжки, которые замотали.
Целоваться с мальчишками, которых отбили.
Возиться с детишками, которых удалили.
Оставленных тут,
когда уснут,
гладить по волосам.

Нежность. Точнее – жалость.
Ещё точнее – мука.
Как мы друг к другу жались,
потерявши друг друга!
Ночь – братская могила.
Безымянны солдаты.
Как нас с тобой сроднила
тяжесть нашей утраты!

презираешь женщину за то
что она одета слишком ярко
убиваешь женщину за то
что не можешь сделать ей подарка
проклинаешь женщину за то
что не ты во гроб её положишь
забываешь женщину за то
что никак забыть её не можешь

Папа, чайку согрей
и обзови стервой,
и назови Вербой,
и сядь посиди со мной!
Сколько было любвей –
и ни одной первой,
и ни одной верной,
единственной ни одной.

притвориться пьяной
чтобы приласкаться
притвориться глупой
чтоб сказать люблю
притвориться старой
чтоб не притворяться
притвориться мёртвой
притворясь что сплю

Убежать с тобой? Рада бы!
Разделить с тобой кров и путь?
Проще распрямить радугу,
Млечный Путь дугою согнуть,
накормить детей песнями,
победить в кавказской войне…
Разлюбить тебя? Если бы!
Проще строить дом на волне.

Тихо, как на войне.
Лежу на спине, одна,
и чувствую, как во мне
умирают твои семена,
их страх, их желанье жить…
Я, кажется, не потяну
столько смертей носить,
вынашивая одну.

С кем бессмертие перезимую,
буду оттаивать с кем? Но я
не променяю любовь земную
на вечную, на подземную.
Ещё успею – цветами, глиной,
памятью белоглазой… Но
пока мы смертны, тебе, любимый,
ни в чём не будет отказано.

Любовь – разновидность наркоза. Местного.
Впрыснут – и на убой.
Полжизни, полпамяти, полцарства небесного
за полчаса с тобой.
В бреду, в электричке, в слезах, на паперти
прошу врача-хитреца:
ломает. Впрысните. Вот: полпамяти,
полжизни, полсмерти, полца –

Из года в год подсматривая, как
рождается из пены для бритья
твоё лицо, и видя в этом знак
безотлагательности бытия,
решаться быть. И быть – такой, сякой…
И в полночь, выключая верхний свет,
привычно щёку находить щекой:
Колючий. – Мне пойти побриться? – Нет.

Линия – размазанная точка.
Точка – та же линия в разрезе.
Точность точечна. Конечна строчка –
много просится, да мало влезет.
Много спросится – гораздо больше,
чем казалось верности и чести.
Бочка в море. В бочке почтальонша.
В сумке телеграмма о приезде.

нежности подкожный слой
ровный как загар нудиста
тихо-тихо чисто-чисто
разговаривать с тобой
на подстрочном языке
эхом эха тенью тени
в солнечном твоём сплетенье
спать как в пляжном гамаке

О детский страх потери,
с которым первоклашка
на ленте ключ нательный
под платьем, под рубашкой
нащупывает: вот он!
и к сердцу прижимает,
потому что папа с мамой ушли на работу.
Вернутся ли? Кто знает…