Юрий Смирнов - Астра

В моём поколении
В эпоху его созревания,
(Золотые годы для всего человечества,
Кстати.
Рок-н-ролл уже умер,
Но его небожители были молоды,
Моложе меня сегодняшнего)
Так вот, в моём поколении
За романтическую любовь,
«Джинсовую Розу Сургута»,
У девочек отвечали глаза,
Большие озёра, как у радистки Кэт
И шея, лебединая сайз,
Ситуативно искривлённая вправо,
А у юношей – уши.
Во всех милых наивных фильмах тех лет
Пацаны с чистым сердцем – лопоухие,
А будущие авторитеты, приспособленцы,
Мусорылы, кидалы валютные, гуру —
Красавчики мелкоухие.
Шустрые.
Такие хорьки.

Прикинь,
Девочки выросли раньше.
Пустили стрелки из глаз,
Сузили тему.
Меня до сих пор возбуждает эта раскраска:
Среднее между змеёй и рестлером,
Или, скажем, жрицей Астарты
И формой рейхсвера.
Время слизало беретики,
Вязаные рукавички,
Озёра-глаза.
Распрямило шеи лебёдушек СССР,
Чтобы согнуть их в вечном поклоне
Перед хозяином жизни – баблом.
А мы отскакали зайцами-оттопырцами,
Потом поприжали ушки.
Нас за них били,
Как до этого били за длинные волосы.
Иногда убивали.
Так что лучше купировать.
Меньше, но в стужу не отморозишь.

Встреча выпускников.
Родные, но уже незнакомые рожи.
Женские огнемётные амбразуры
Удивленно выискивают
Хоть какой-то рельеф
В нас.
Но мы гладкие, как шары в кегельбане.
На толстых свиных евросоюзовских ножках,
И деловые, как воробьи
На злачной июльской дороге.

И тогда он сказал:
Через час я вернусь не один
И вы, суки,
Все тут ляжете.
Летник дружно уткнулся в гаджеты.
Посетители влипли в гаджеты.
Официантки растаяли в гаджетах.

Даже Али и Гаджи, северокавказские гости и по виду
борцы, уши словно из холодца детали, носы после
бомбардировки Дрездена, как-то, как говорили
в детстве, сдрейфили.
А он вышел, в облаке ужаса, то ли контуженный, то ли
психозом взъерошенный.

И мы вернулись к кофе с рошеновским мини-счастьем.
Вояка из части напротив кашлянул:
Да не может он быть ветераном, выправки нет, видно
же – штатский.
Летник заколосился тихими голосами:
Раньше такие сидели на Новом
Под галоперидолом.
Эти воины конкретно достали.
Волонтёры ещё,
Крысы из нержавеющей стали.
Девушка, как там наши хинкали?

Стрелка маленькая кричала
Стрелке большой:
Поторопите повара!
Наши хинкали
Хачапури, бозбаши, пхали!

Он же вернётся
Нас расстреляют
Здесь всё сожгут

Я с детства знаю этот широкий жгут
Для перетягивания артерий.
Какой-то псих сеет страх,
И вот уже в кровь поступает дейтерий,
И ты водородная бомба,
Ты один из драконов Дейнерис,

Ты трусливая шавка,
Ты мёртвый мрак,
И анамнезис твой шепчет —
Заткнись и беги,
Дуррак.

Когда места под козырьком опустели,
Нам наконец-то принесли сацибели
К мясу.
Красное к красному.

Сантиметров тридцать над верхним правым углом
Телевизора —
Еле видимое черное пятно,
След от смерти
Паука, что спускался на дно
Комнаты,
Но тогда мне было плевать
На воздушных ныряльщиков,
На пожирателей мошкары.

Пятно – первообраз черной дыры.
Смотришь футбол, а видишь паучий портал,
И беззвучно кричит пасть из жвал
«Фюрер, рейх, партай!»
И железный Крупп гальванизирует шестиконечный труп,
Надевает на круп платиновый доспех.
Ты не слышал скрипучий паучий смех?

Я не страшусь зазубрин на мёртвых лапах,
Меня не тошнит от липкого яда мандибул.
Но жители отдалённых поселков моего мозга
Бегут в лобные доли с криком —
Паук!
Он ожил!
Он вернулся квизац хадерахом,
Мессией молчания, оплетения,
паралича, медленной смерти
От страха быть не сожранным заживо,
А сгнившим в желудочном соке твари.

Я крадусь по выжженной киновари рассудка.
Неариаднина нить паутины оставляет ожоги,
Будто мясо обводят мелом.
С купола черепа неба,
Словно звезда паркура,
Падает звёздочка Шелоб.

Когда пришли за марсианами,
Я палил из крупнокалиберного
С крыши районного планетария.
Потому что я не марсианин,
Нет во мне жалости и терпения.

Когда пришли за рептилоидами,
Я выжигал огнемётом
В лабиринтах районной библиотеки.
Потому что я не рептилоид
И не буду смиренно ждать смерти.