Глеб Пудов - Стихотворения

Не спеши с приговором. Не вдруг оглянись
на безумные танцы под вывеской «жизнь».
В глубину продираясь всех тех перспектив
чёрно-белых, как между дельфинов Жак-Ив 20 20 Имеется в виду Жак-Ив Кусто (1910 – 1997) – французский исследователь Мирового океана. ,
не руби сгоряча. Меж нас мало святых —
слишком часто судьба нам пинает поддых.

Просто вспомни о том, не зарыл ли свой дар,
не обидел ль кого, не желал ли жены
и осла, и богатства чужого, на Вы
был ли с ближним – не важно, он молод иль стар.
Просто вспомни о том (как Исайя прорек),
а искал ли ты правды всю жизнь, человек?

Пока кровавая морда забвения
не сожрала последние встречи,
я успею сказать, что не верю я
в красоту твоей вкрадчивой речи.

И пока ты не ушла победившею,
пока много на сердце картечи,
я скажу, что не верю в прокисшую
красоту твоей вкрадчивой речи.

Вот облака – плавучий компромат
на то, что «под», на то, что «снизу».
Как бриллиант в две тысячи карат,
доступный даже нищему маркизу.

Насмешка над разумным бытием,
ошибка для таблицы Пифагора,
вершина бесполезности из тем
пустого поэтического вздора.

Всё это кажется серьёзному уму.
Он не даёт для неба визу.
Не от того, что он внизу,
а от того, что – снизу.

У речки – три купола. Еле
заметен их острый абрис.
Под тенью берёзы и ели
скучает рифлёный карниз.

Замок возле церкви на двери.
Замок на скрещеньи ворот.
Как девица томная, вера
здесь скромно и тихо живёт:

молитвы поёт потихоньку,
и свеч зажигает огни.
Похожи на бусинки тонким
своим полукругом они.

Чуть скрипнет в тиши половица,
уж вера стремится под сень
алтарной преграды, где лица
знакомые, нимбы и тень.

Отнимешь Твой дар – не обижусь,
но только влеченье к словам —
последнюю, главную милость —
оставь мне. Склоняюсь к ногам
Твоим, как и Ты в свои годы
к апостолам верным. Но мне,
пожалуй, те ржавые гвозди
смертельны, без пламенной ве —
ры в свет Твоего Воскресенья.
Поэтому, Боже, прошу:
оставь же мне к слову влеченье!
Об этом я только прошу.

Какая мерзость запустения в душе
моей! Повсюду только грязные обломки
всех прежних зданий, что волочат на себе
воспоминания о лучших днях душонки.

Дома пусты. Хозяин, домочадцы
разъехались, поссорившись. Поблек—
ли старые изорванные святцы.
Бездомным оказался человек.

Причал опустел и до срока
корабль пробуравил волну.
Слова вроде «фатума», «рока»
привычно кружатся в мозгу.

Осталась лишь нотка утраты
да слов не родившихся звук.
Прощай же! Родные пенаты
тебя ожидают, мой друг.

Жирным блином та жара облепила рассудок,
пятном пропотевшим упала на алгебру стен.
В мозгу поменялось теченье событий и суток
в вечной наклонности к злу перемен.

Полдень прополз сквозь игольное ушко
арок холодных и замер, как пёс,
вывалил вниз своё гладкое брюшко
в виде дождя из точёных полос.

Чуть тише шептание слов из приёмной апреля,
печати поставлены; молча ушёл секретарь,
конечно, в явленье весны и дожди не поверя, —
мненье и мысли имеет на всё календарь.

Неказистая сущность начала
молчалива и робка на вид,
но симметрия линий вокзала
всё о Греции мне говорит.

Город-точка на карте помятой,
запятая в чужих новостях,
где ещё уживаются «яти»
с буквой «Ж» в нецензурных словах…

Лбом прильнула улица к окну
моему и заглянула в очи.
В очи небольшому полотну,
коим вход на кухню заколочен.