Лаэрт Добровольский - Силуэты. Стихи

Чёрная речка речит невинной овечкой,
Чёрной строкой обрывая историю солнца
России,
Здесь изнемогшего в думах о воле, о счастье,
о вечной
Доли поэта – певца и пророка, раба и мессии.

Чёрное горе – пороха чёрная осыпь
С полок сполохов на снежное ложе синеющей
тропки;
Медленно ключ подбирали к судьбе
прошлогодняя осень.
Горечь обиды и ревность – настойчиво
и не торопко.

Чёрная зависть – смерти искусная завязь
Острых шипов, напоённых отравой, вонзиться
готовых
В душу и сердце, подобно клещам, проникать
и, буравясь.
Жертву терзать, отпускать, изводить её
в приступах новых.

Чёрные мысли
бурного моря валами
Дикой стремнины с собой увлекают в слепую
кручину;
Чайка отчаянья кличет под пологом туч,
над волнами,
Будто бы в поисках выхода камнем срываясь
в пучину.

Чёрному слову черни из высшего света
Струйка дымка над холодным стволом
пистолета – уздечка.

Это по горькому праву последнего шага поэта
Русской словесности чёрная речка – Чёрная
речка.

Под Зимние мосты, под мостик Эрмитажный
За солнечным лучом, бегущим но волне.
Взлетают льдины, так убийственно отважны.
Как в рукопашный бой выходят на войне.

Как будто в их судьбе сейчас решится что-то.
Их не остановить и не вернуть назад.
Сомнения и страх крутого поворота
Остались позади, а здесь царит азарт.

О розовый гранит обламывая кромки.
Вставая на дыбы в критический момент.
Теснятся льдины, и шуршания негромкий
Гудит в прозрачной сини аккомпанемент.

А там, наискосок, левее поворота.
Где аркой скрыта дверь, не видная с реки,
К стеклу прижавшись лбом, ждет женщина
кого-то,
И чьи-то на столе молчат черновики.

Была душа томления полна…
Всё в этом мире свет неверный излучало.
Захватывала времени волна —
Отбрасывала прочь и вновь влекла в начало.
Когда же словно отблеск заревой
Сверкал кровавый Марс, готовя к новой сече,
Ввергал азарт в борьбу, и горевой
Маячил огонёк мечты о дальней встрече.
Но – умолкал насытившийся фронт
И в ножнах засыпал походный меч Ахилла,
К себе сзывал друзей Анакреонт
На празднество ума, к экспромту шутки милой.
Нет, не в холодном северном краю —
Поэту должно быть под пиний легкой сенью.
Где вольно пел Торквато жизнь свою.
Где каждый камень свят его великой тенью.
Где, как исход мятущейся души.
Сползает в лоно волн дымящаяся лава —
Так гения, забытого в глуши.
Настигнув вдруг, сожжёт нечаянная слава.
Душа – дальтоник в лаве чёрных дней.
Разбит рассудок в кровь на остриях безумий…
Герань в окне и лёгкий тюль над ней,
А мнится – в Вологде заговорил Везувий…

Что за странная птица – строка легкокрылая эта? —
С апеннинских отрогов опять прилетает ко мне,
Чтоб с оливковой ветвью – с приветом поэту поэта
Трепет знойного юга моей передать стороне?
Зеркалами озёр и бескрайних заоблачных высей —
Отраженья и отзвуки канувших в Лету времён —
Всё вбирает зрачков этой птицы недремлющий
бисер,
Где непраздный о жизни и смерти вопрос затаён.
С приближеньем всеведущей, всё за меня
говорящей —
Только створку открыть, только лист на столе
положить
И, душой уловив тонкозвучие рифмы парящей.
Ритмы сердцебиенья строки самому пережить.
Не ревнующий, ведаю: стоит несчастью случиться, —
Впрочем, что за несчастье – предстать перед Высшим
Судом —
Эта птица в другое – в чужое – окно постучится.
Чтобы строчкой моей освятился неведомый дом.

Твоя усталость – в сетке трещин
Напоминанием морщин,
Что так губительны для женщин,
Парящих в обществе мужчин.

Что за судьба – стоять внаклонку
Перед создавшими тебя
И облакам свой взор вдогонку
Бросать, былинки теребя.