Александр Гуманков - Прогресс

Как-то ты сказала тоном строгим,

Бросив на меня холодный взгляд:

Нам не по пути одной дорогой,

Просто, потому, что ты солдат.

Просто потому, что грубы очень

Сапоги и скромный твой наряд.

Просто потому, что отпуск твой не точен,

Просто потому, что ты солдат.

Как хорошо прижаться спиной к теплой стенке хрущевской пятиэтажки, в которую вы недавно въехали. Горячие трубы проходят внутри стены, поэтому исключаются батареи, но стена греет спину. Мне целых шесть лет и завтра мне идти в школу. Меня привезли с дачи, и я уже примерил настоящую форму, которую буду носить почти до совершеннолетия. Я буду расти, а меня будут все так же одевать. Я распорю свои брюки и вставлю в них клинья, чтобы получился клеш, как у Битлов, которые распороли свои дудочки на свободу от колена. Я отращу волосы и стану натирать их мукой, чтобы было пышнее. Со мной будет биться заведующий учебной части, директор школы, местная милиция, но станут любить учителя географии, астрономии и военрук, сразу начертавший мне звание полковника. Однажды, он вручал мне очередной вымпел за меткую стрельбу, а я рассказал ему дедовский анекдот о том, что может ли сын полковника стать генералом? Нет, не может, потому, что у генерала есть свой сын. Военрук повел плечом, скосил глаза на свои выцветшие капитанские пагоны, обиделся почему-то и приказал встать в строй. Мои ноги, обутые в кеды, развернулись со скрипом резиновых подошв на протертых досках школьного спортзала и встали в сапогах на плацу Советской Армии, в сапогах и по полной форме тогдашнего призыва.

В воинскую часть я прибыл по предписанию, единолично, без сопровождения и добровольно. На КПП сдал начертанные бумаги. Гражданку сбросил на вещевом складе под персональным наблюдением товарища прапорщика. Потом во мне возникали нестерпимые чувства, когда этот прапор колол дрова в том свитере маминой вязки, и я боролся с желанием засадить ему штык-нож по самую рукоятку, без суда и следствия. Но пока я, длинноволосый призывник с шевелюрой до плеч, шагал навстречу неизбежности в сапогах, набитых портянками и наряженный в армейскую форму, как клоун в дешевом шапито. Огромные штаны раздувались пузырем на плоской заднице и свисали над сапогами, закрывая голенища до половины. Ремня, обнимавшего стройную талию, не было видно потому, что над ним нависали складки верхней части обмундирования, а из-под расстегнутого воротника торчало исподнее белье и тельняшка, с которой я не пожелал расстаться. Но по дороге к расположению роты произошла встреча с комбатом.

– Как он сюда проник, – охнул полкан, – и меня обрили.

«Партизан» обозвал меня тогда комбат, а потом еще, увидев на мне тельняшку, прилепил кличку «революционный матрос».

Часть наша воинская была по саперной части В.Ч. 62972. Мосты наводили, переправы делали. Кое-что разминировали, а потом я на дембель пошел, а мои пацаны в Афган отправились полным составом. Вся рота осталась за пределами достигаемости. До сих пор никто не пишет. Только прапору тыловому я свитер мамкин все равно не прощаю, хоть и бита его рожа была впоследствии.

Зато офицеры были настоящие кремни. Летехи никудышные, жалковато их, а ротный – мастер. Старшина роты – дед золотой. Отец родной – все добудет, придумает и накормит под завязку. Если кто проштрафится или что не так – единственное ругательство было – «Еж твою мать нехай». Помню, как мимо Москвы проходили на эшелоне. Мне, как партизану, удалось домой отзвониться, что будем там-то в означенном месте.

1978 год. Кругом враги, а мы в Подмосковье. Выскочил из телятника, подлетел в будку на перроне, кто откажет солдату. Эшелон долго стоял, а как дозвонился он пошел. Догнал я свой телятник, получил свое: «Еж твою мать нехай», – и улеглись спать, в матрацы уткнувшись. Два слова маме сказал, а как будто дома побывал.

Маневры были показательные с участием иностранных гостей. Все проходило гладко. Мосты наводились, войска проходили. Вдруг вызывает меня спецотдел. Перемотал портянки, воротничок подшил. Захожу в командирскую палатку. Меня сразу под ружье и рассупонивают. Стою в кальсонах, и колотить начинает дрожь в коленках. Ничего не могу сделать. Жарко, а коленки дрожат, но руки в порядке, а в голове уже созрел план действия: того, который справа, завалю с разворота, левым сапогом придавлю по рылу, даже не хрюкнет, этот салага автомат за цевье одной рукой держит, выхвачу – и так отдаст, третьему прикладом снизу и бежать сподручней, чем в дисбате париться.