Александр Гуманков - Прогресс

Стихи о воде, моей жене и любви моей бесконечной, которая заполняет пересохшие русла рек и свободным ветром приклоняет деревья пред нашими предками.

Занесло, братишка, занесло

Нас землею, комьями и глиной,

Это место, уж, травою поросло.

И поет нам голос соловьиный.

Чтоб отослать последний дар

От нашей пушки из разбитой батареи

Крадущимся лучам горящих фар

В открытом бездорожье, как стемнеет.

И зарядили пушку мастера,

И приготовились к последним стрельбам.

Как некогда отцы их, юнкера,

Защищали свою честь от шельмы.

Налетели Юнкерсы с небес

И по снегу шили гладью.

И Бес тогда сошел с небес

Послав нам адовы проклятья.

Тут Венечка представил себе невозможность всего происходящего, засунул руку в карман и вытащил оттуда смятый листок. Там были цифры. Он разгладил его на ладони. Одни цифры. Цифры складывались в слова, слова – в буквы, а буквы представляли собой хаотическое построение мысли в состоянии полета, скорости и непримЕримого счастья, накрывшего собой все человечество. Причем именно эта буква «Е», именно в слове «непримИримый» восставала с протестом, потому что смысл этого слова в голове Венечки происходил не от мира, а от меры. Он прикинул меру длины от станции до бесконечности, подошел к колодцу и шагнул в пропасть несущегося навстречу времени.

И это разожгло огонь противоречий.

И подливает масло к ним

Огонь воспламеняющейся речи

И светлый путь с восходом золотым.

Построили их всех по росту.

По росту шли, как на убой.

И каждый уходил не просто,

А закрывал он Родину собой.

Тот маленький трубач совсем привычно

Своею медною трубой

Построил всех, и кто-то лично

Махнул вперед своей рукой.

Стреляя по броне картечью,

С одной винтовкой на троих,

С одною пламенною речью

Вселялись мертвые в живых.

И, разогнавшись в боевом ударе,

Никто не думал между нами -

Свои же в плесневом подвале

Допрашивать нас будут сапогами.

И, уничтожив письма близких,

Зализывает раны приговор -

По десять лет без права переписки

Там, где по масти ходит вор.

Все пронеслось с нуля до крайней риски.

За краем был один секрет -

Ударим в дно помятой миски,

И заиграет нам квартет

Вокала флейты и гитары.

Любви сочится Божий свет

На капельки воды усталой

Там, где просвета даже нет.

А Бог един для левых и для правых

Для зрячих, падших и слепых.

Для каждого Он будет переправой

Меж берегами мертвых и живых.

– Не надо, – закричал Венечка. Он отбежал от колодца, плюнул через оба плеча, перекрестился, упал на колени и пополз со скоростью тараканьих бегов в укрытие, которое определилось перед ним во всем своем могуществе и доступности. Загудел звук бомбардировщиков. Полетели стратостаты над Красной площадью. Цветы черемухи облетели и стали снеговым вихрем, а станция покрылась слоем льда, по которому враскорячку бежали обезумевшие люди в странных, по нынешним временам, одеждах. Офицер без погон, но с лычками, страшно ругался и размахивал пистолетом, направляя дуло на бегущих и свирепея от того, что обойма пуста, как пуст весь арсенал его части, где отделение из семи бойцов упражнялось одной винтовкой в навыках современной атаки. Командир сам стрелял из своего табельного оружия пару раз, потому что был занят при штабе делами стратегического значения. Теперь, когда произошло совершенно непонятное явление, сорвавшее ему голос, лишившее его возможности прекратить панику и навести порядок среди этого обезумевшего стада граждан, ему было совершенно непонятно, почему самолеты со свастиками проносятся над гражданским перроном и, покачивая крыльями, заходят на второй вираж.

– Проснись, – трясла его за ворот продавщица газировки. – Хватит орать без толку.

В глазах у Венечки растуманилось и образовались две огромные черные морды, говорящие женскими голосами. Эти морды теребили его и мутузили, выговаривали страшные слова про тюрьму, кончину и зону из которой он никогда не вернется. Наступила тишина. Только мимо пролетал самолет, оставляя за собой звук, который своим уханьем ударил в уши до такой степени, что из ноздрей закапало теплое и липкое. «Это я выхожу из себя», – подумал Венечка и вдохнул свою кровь обратно.

Было бульканье, свист, проклятья и скрежет зубов и все остановилось в тот момент, когда тронулся поезд. Лязг буферов закончил сцепку вагонов, и состав покатился дальше, поддаваясь могучей тяге локомотива. Застучали колеса и поплыли пейзажи из качающегося, под стук колес, окна.