Евгения Мореева - «искали Итаку»

стану
пытаться блаженствовать жить выживать
дома
нет никого только комнаты вещи и время воркует
минутные стрелки секундные тик тик так
так так никто не скажет
никто не придёт издеваться над этой идиллией
ничей голос не обезобразит голое пространство
дома
за окнами пейзаж
деревья монотонно расстелились по улице ничего
не ждут
безмятежный безымянный размякший ветер ходит
проверяет своё хозяйство семейство все ли на месте
солнце заходит не заходит ни один человек в этот
дом
но совесть зачем ты снова пришла ко мне
я же оставила тебя в переулке в аномально
майской райской горячей москве
расплавься хотя бы на время кайфуй без меня
без тела без лишних проблем нагнетать диктовать
указывать
отпуск возьми
чего ты тревожишься боишься оставить меня
не бойся
так жарко пейзаж прогрелся дай мне воды воды
четыре стихии а лучше воздуха
весь воздух мой это не как у мандельштама
можно не воровать нет вины ничего не ворованное
всё моё можно брать коммунизм я это чувствую
не навязывай мне свои сверхморально-нравственные
ценности поросшие рваными страхами
не распоряжайся моей свободой тебе никто не дарил
я тебя готова прогнать мне даже почти не жалко
но лучше сама уходи

этот дом пустой из серии никого не будет в доме
кроме сумерек
а знаешь зачем я здесь

– от тебя
прячусь.

одинокая хризантема
в тонкой вазе.

рядом —
ночь
полощется в чёрном окне.

скоро придёт
белосолнечный день.

молочные руки
примет молочный воздух.

будешь резвиться на воле,
чувствовать сладость юности —
помни:

осталась в доме
у выбеленного окна

вечная хризантема.

ветер слегка докасается до ладони,
доказано, что он отбеливает тела,
развевается оранжевое покрывало на соседнем
балконе,
сосредоточенные люди забурились в квартиры делать
дела.
пролетает пушок, отвалившийся от тяжёлого облака,
я просматриваю в сети посты, обращённые в эфир.
ты написал ещё одно стихотворение, и я поняла
с опозданием,
что я люблю тебя заочной любовью, в которую
погружается мир.
ты об этом не знаешь и никогда не узнаешь:
я всё продумала,
мы никогда не встретимся,
а если так и случится, что я увижу тебя живого,
то я буду размышлять о Бродском, об остановке
в пустыне, безумии игумена,
а о любви как о сакральной тайне не пророню
ни слова.
потому что к пророкам обращаются как к посланникам
Бога,
я когда-то (если жизнь нас сведёт) войду в твою
квартиру, где ты забуришься делать дела,
и мы будем говорить о величии и восторге танго
и боссановы,
ты, может быть, пригласишь меня танцевать,
и тогда я отвечу, что с тобой бы пошла.
а потом, когда ноги устанут от танца, запросят
остановиться,
ты возьмёшь мою руку в саду, где будет темно
(туда убегают с бала
молодые влюблённые прятаться от очевидца),
и откроешь, смеясь, то, что я от тебя скрывала.

когда поглощает холод и мрак депрессии,
молишься о ремиссии,
зовёшь её, как иноки зовут богов,

но всё-таки плачешь, плачешь,
просыпаясь голодной, страшной ночью.
эта ночь хочет поглотить тебя,

вспыхнувшая лампочка освещает,
освящает
твой страх, твоё отчаяние,

лампочка напоминает о возможности
завтрашнего солнца.

и ты немного успокаиваешься,
засыпаешь опять…
___
во сне —
серое небо.

захлёбываясь, рыбы барахтаются.
теснятся в коридоре одинокого,
единственно верного потока.

(этот поток среди синих волн
очерчен брызгами воды и пеной),
его не спутаешь с дном морским.

у рыб глаза огромные, раскрытые широко.

рыбы не говорят, но задыхаются
молча и мужественно.

строгие взгляды рыб из потока
ловлю, будучи водолазом.

из всех этих рыб нет ни одной
по-настоящему суровой и строгой:
они все притворяются суровыми и строгими.