Александр Холин - Кристаллы Иркамы

Сегодня госпожа Нае… бабулина
нам объявила бум очередной.
и в память космонавта Хабибулина
летать финансы будут над страной.
Всему виной Хохляндия и Сирия,
а с ними злополучный дядя Сэм.
Мечтаю съесть хотя б кусочек сыру я,
но есть эмбарго без каких-то схем.
А эта госпожа Наю… баулина
лукаво мстит масонскому кремлю.
И не пьяна, и, вроде, не обкурена,
а чушь несёт!.. но я всему внемлю!
Вчерась пошёл в обменку: там за долларом
стоит народ с усмешкой на губах,
мол, кровь сдают за зелень даже доноры,
а нам пора подумать о гробах.
Ведь в кризисное время на российские
не купишь ничего, к тому же – гроб!
А кремлядь так доходчиво витийствует
и всё за толерастность… что б ей… что б…
Ну, ничего, мы вылезем из кризиса
с америко-масонской госпожой.
И наш Айфончик-Дима так напыжился
и шарит у неё под паранджой.
Но строго госпожа Наи… биулина
вдруг погрозила пальчиком ему.
Встаёт страна – расхристана, обуглена,
бредут банкиры
весело
в тюрьму.

Лекарственной болью октябрь полыхает,
октябрьской болью заполнился ум.
И как ни крути, видно, так уж бывает,
что запах лекарства исходит из дум.
Из дум головы. Не из дум Горсовета,
ведь всем думакам на Москву наплевать.
И боль не проходит. Но, может, с рассветом
я снова смогу над страною летать.
Надсадную боль разметав, словно листья,
я крылья расправлю и снова взлечу,
увижу, как звёзды в пространстве зависли,
и в небе меня не достать палачу.
Но где-то там город, мой ласковый город,
давно захиревший от дум думаков.
Он, в общем-то, стар, но по-прежнему молод.
Мы вместе с Москвой не выносим оков.
Оков словоблудья и думского гнёта,
пора бы столице встряхнуться и жить!
Москва никогда не забудет полёта.
Летать – значит всех и прощать, и любить.

Ну что ж, опять расставленные точки,
и солнца луч в сознанье точно смерч!
Я видел Зазеркалие воочью,
но это не была простая смерть.
Пустого и простого в этом мире
никак не отыскать. Ты мне поверь.
А точка – продолжение в пунктире
утрат, страданий, вздохов и потерь.
Невероятно!
В параллельном царстве
совсем не так, как представляют здесь.
Там нет судов, и есть не те мытарства,
и воздух, словно пламенная взвесь.
И нет мучений душ на сковородках,
а есть свирепый вихорь изнутри.
Я там изведал несколько коротких
уколов совести…
И сколько не ори,
и сколько не кричи, там нет спасенья
и места под счастливым бытиём.
А есть воспоминание мгновенья
про запах тела, что смердит гнильём.
Быть может я – гнилой и непохожий
на всю ту боль, которую другим
принёс при жизни – не простой прохожий,
а грешный и нахальный пилигрим.
Быть может, я сказать во искупленье
про царство Зазеркалья должен вам?!
На это мне отпущены мгновенья.
А сколько? Сколько…
я не знаю сам.

Я ребёнок военной России,
утонувшей в нескладных боях.
Снегом белым меня заносило,
как в окопе, в обыденных днях.
Снегом белым меня заносило,
и тревожила смерть у виска,
и чумная судейская сила
против шерсти трепала слегка.
Наблюдал я, как нелюди-люди
нашу Родину распродают,
как голодным подносят на блюде
просвинцованный снежный уют.
Мне хотелось завыть и вцепиться
в сало толстых улыбчивых рож
и поганою кровью напиться
продавцов или взять их на нож.
Что же, нечисть опять ополчилась?
Но как встарь на житейском пути,
Русь моя, если ты помолилась,
проходимцев крестом освяти.

Покровский отблеск октября,
разлив кленового заката
и мысль о том, что прожил зря
всю эту жизнь, уже чревата.
Уже чревата бытиём
под звук унылой депрессухи.
И солнца луч пронзил копьём
в лесу клубящиеся слухи
о том, что будет и чему
уже совсем не приключиться.
И весь октябрь опять в дыму,
как искалеченная птица.
Я долго думал и гадал,
кружил в лесу, подобно звуку,
и вдруг последний лист упал
в мою протянутую руку.

Мы не стали скромнее и проще
под давлением смут и преград,
лишь по смуглой берёзовой роще
ветер вздыбил чумной листопад.
Лишь нахмурилось небо в зените
и ослабился скрипки смычок.
Полно, люди!
Прошу вас, взгляните
с перекрестья путей и дорог
на раздольное наше безволье,
на всеобщую злобу в аду!..
Где ж тот кот, что гулял в Лукоморье
по злащёной цепи на дубу?
Было много цепей и кандалов
на Руси, да не те всё, не те.
Но под вонью господ и вандалов
вновь Россия ползёт в пустоте.
Нам уже не хватает ни прыти,
ни ума для тактических драк.
Вы простите, прошу вас, простите,
но маньячит немеркнущий мрак,
но свистит порожняк лихолетья
в лилипутинской патоке лжи.
Сколько ж нужно России столетий,
чтоб воскресли и жили Кижи?
Чтобы Русь моя вновь возродилась
и оставил её Черномор,
я надеюсь, что Божия милость
снова вычертит в небе узор.
А в столице, в некрополе истин,
будто истина – мать-перемать!
И последний берёзовый листик
по бульварам пустился гулять.