Александр Холин - Кристаллы Иркамы

Русский язык пополняется матом.
Наш удивительный русский язык
стал ненавистен ворам-дермократам.
Всякий из них выражаться привык
на конференциях, в теледебатах,
на ассамблеях научных кругов
самым простейшим мычаньем приматов,
очень похожим на пенье коров.
Дров наломали по целой России.
Скоро и дети поверят, что слал
матом отборным когда-то Мессия
весь фарисейско-еврейский кагал.
Маты в учебниках!
Маты в сортире!
Что за жидовско-масонская блажь?!
Люди, очнитесь!!!
Беда в нашем мире!
Не соглашайтесь на этот пассаж!..

Москвабад – словно острая кость,
это слово впивается в горло.
Каждый третий – не друг и не гость,
а разносчик прогорклого горя.
Позабыт и покой, и уют.
Суматоха. На улицах пробки.
На углу москвичи продают
первородство за миску похлёбки.
И на улицах драки за жизнь
под названьем «фанаты от спорта».
Русь не помнит таких дешевизн,
мир не видел таких натюрмортов.
Всюду царствуют ложь и хандра,
поклоненье жидовской Мамоне.
Что ж, покойнички, может, пора
на погост, поклонившись иконе?
Где ты, наша рассейская прыть:
собирать загодя и с запасом?
Не пора ли червей покормить
алкоголем пропитанным мясом?
В мире воздуха царствует князь.
Но, послушай, калека от века,
вспомни: ты человек или мразь,
не достойная быть человеком?

По-над озером скит
на крутом берегу,
как твердыня стоит
и в жару, и в пургу.
Там отшельник живёт,
Бога молит за нас:
не за смерть, за живот
каждый день, каждый час.
Он за церковь скорбит,
за державу в огне.
Русский дух не убит,
но потоплен в дерьме.
Патриарх-продавец
в церкви трон захватил.
Православью конец,
и молиться – нет сил.
Скоро будет Покров,
только, как ни крути,
на кремлёвских воров
где управу найти?
Тени красной звезды
бьют прицельно и влёт.
С патриархом жиды
опоили народ.
Покосились кресты,
разбуянилась гнусь,
старец молит святых
заступиться за Русь.
Всякий русский живёт
от тюрьмы до сумы.
Веселится народ —
пир во время чумы.
Скоро, скоро Покров…
но молиться нет сил.
Сколько надобно слов,
чтоб Господь нас простил?
А погода не спит,
холод сводит долги.
По-над озером скит
в клочьях белой пурги…

– Слышишь, Маринка, дети мои
ненависть матери отображают,
как Зазеркалья чумного пути…
Кажется, будто бы всё понимают,
кажется, нет возражений у них.
Часто бывает: семья не сложилась,
но перед ними мой страх не утих
лишь за тебя…
Вот такая немилость!
Взвилось моё состоянье души —
дети родные… отца ненавидят…
Бога прошу, как отшельник в тиши,
счастья им дать…
Пусть их жизнь не обидит!
Я ли тебя не любил, не страдал
в наших разлуках – Совдепии скерцо.
Значит, мальчишкам я что-то не дал,
если у них только злоба на сердце.
– Полно, Володенька, дети мои
верят:
тебя не любить невозможно!
– Дети твои, что в лесу соловьи.
С песней любви им легко и несложно.
Ну а мои – безразличье совка —
самая страшная в жизни потеря.
Видит Никитка во мне дурака,
ты ж для него – наподобие зверя.
– Зверя Французской земли? О-ля-ля!
Кто же он сам?
– Нет, Марина, не надо!
Может, ему не хватило рубля
или другой пионерской награды.
Что я для мальчика сделать не смог?
Вряд ли он встретит свою Лорелею.
Только, надеюсь, простит его Бог,
я же, убогий, уже не успею…

Неужели жизнь проходит,
неужели гаснет свет
в этом смачном переходе
боли, сумраков и бед?
Неужели спозаранку
разлилась по небесам
кровь убитых и подранков?..
А кого – не знаю сам.
Но навряд ли эту смуту
враг затеял с леганца.
Выстрел – каждую минуту,
и расправа до конца.
Не судите люди строго
русских злых писарчуков.
Мы же ходим все под Богом
лишь без рамок, без оков.
Ни к чему влезать на танки,
но поэт – всегда поэт!
И наутро спозаранку
льётся кровь на Божий свет.