Виолетта Гапонова - Крошеная эстетика. Спектр

Притихшее небо едва слышно задрожало стеклянной этажеркой на всех уровнях, грозя со следующим неосторожным вдохом осыпаться миллионами осколков. Прошлое и настоящее незаметно слились в одно мучительно-ласковое дуновение уже потеплевшего ветра, и, касаясь щёк, вытягивали слезы из глаз, размывая восприятие времени, места, событий до степени полного присутствия в нереальном. Болезненно-красочные фрагменты прошлой весны, стекая по стенкам сознания, полароидными снимками оседали в мутной воде разведённых сгустков её эмоций, и, немного смягчившись, вместе со слезами выливались наружу, туманя неуверенный взгляд, всюду материализовавший дорогой образ в лучах алого от крови светила.

Это было затяжное безумие, вместе со своим началом потерявшее счёт дням и, заблудшее, не нашедшее иной тропы, кроме самой вечности… Жизнь и смерть в его фантасмагоричных пейзажах были одинаково тягостны, спасение же существовало лишь в виде процесса, развивавшегося по спирали в направлении тона Шепарда. Надежда была распята здесь первой, за ложь; её внутренности, впрочем, совершенно обыденные, стали гарантом отсутствия входа и выхода…

Небо надо мной содрогалось в безудержных рыданиях уже около половины всех веков и, когда, наконец, треснуло—разбилось о землю, рассыпалось в мелкую пыль.

Я здесь…

За формальной перегородкой двух мутных стёкол шумел потерянный в своей беспредельной свободе, лишённый твоих объятий город: ты скрываешься от его назойливой суеты на узкой, поскрипывающей над жёстким зелёным ковром кровати. Её синтетическое тепло обволакивает твоё тело, стелется тонким слоем по поверхности кожи, придуманной нежностью касается груди, скрытой тканью пижамы.

Говорит моё себялюбие!

Любопытная жажда ответа дошла до той степени, когда разуму приходится извернуться и его придумать. Воспоминания, подступая со всех сторон, своей многочисленностью размывают ясность сознания: на жёстком ковре приятно стоять коленями; поскрипывание кровати раскалено шумным дыханием; стена в кодах; закодированный, прохладный, как горная река, взгляд.

Ты всё так же избегаешь моего общества в своей постели, не подпуская к пьедесталу даже коленопреклонённого: я не поднимался. Ты наслаждаешься собой—я покорно стою за дверью, преступно приникая слухом к щели у самого пола—из тишины комнаты, вместе с холодом зимнего воздуха доносится фраза: «Ничего хорошего»… Я многое ещё помню…

Слабый свет нежного розового солнца сочился сквозь мутное стекло памяти, пучками паутины ложился на грязный пол деревянного подъезда и, багровея, медленно стекал по ступенькам. Опасно тихий вечер, словно насытившийся хищник, с наслаждением сцеживал кровь из моего подвешенного над городом сердца на асфальт, откуда живительную влагу слизывала беззубая тьма. Я бился в истерике, наблюдая ужасающее спокойствие величественного заката, облачённого в золото и устрашающий пурпур, и, молча докуривая сигарету, рыдал, снося острые, словно лезвие бритвы, прикосновения ветра к сухой коже щёк, кричал, вслушиваясь в шорох тлеющего табака. Я хотел было обернуться на Голос, схватить за Руку, заключить в объятиях ушедший апрель, в полный голос сказать: «Я люблю тебя!», но эхо моего одинокого молчания достигало слуха быстрее, чем успевали разомкнуться губы—и руки безнадёжно бороздили пустоту. Прошлый апрель растворился в воздухе, каждой молекулой, подобно иглам впиваясь в тело, светлыми кадрами воспоминаний слился с последовавшими месяцами в одну ленту запрещённого кино, превратился в сияющую пыль, витавшую над пальцами и отравлявшую дыхание составом тяжёлых металлов. Я хотел Дышать—и благодарно вдыхал цианид…

Начало—зародыш коды. Цвет мирового эфира—серый. Смерть—триумф жизни над человеком.

Наконец, розовый свет потёк по щекам, искажая лицо. Шёл восьмой день апреля от начала конца…

Танец, полный безумной нежности, невыразимой кротости и оглушительно-безнадёжной любви крутил мелодию в истерзанном сознании, словно первые шедевры кинематографа, повторяя мгновение за мгновением минуты, в которых руки обвивали её талию. Это было залитое духом романтики сумасшествие финальной стадии, уже разложившее память на «до» и «после», исказившее восприятие и вывернувшее прошлое на изнанку. Он задыхался в ароматах новой весны, с замиранием сердца ожидал мрачного лета и, теряя суть в золотой пыли драгоценных воспоминаний, забывал о собственном существовании. Он растворялся в солёных водах печали, пуская по венам густой, приторно-сладкий яд, и, отсутствуя во времени, медленно истязал себя: обнажая каждую эмоцию, сдирая кожу с чувств, один за другим вырывая нервы.