Борис Слуцкий - Я историю излагаю... Книга стихотворений

Я факты объяснял,
а точку зрения
Они, случалось, объясняли мне.
И столько ненависти и презрения
В ней было
к барам,
к Гитлеру,
к войне!

Локтями опершись о подоконники,
Внимали мне,
морщиня глыбы лбов,
Чапаева и Разина поклонники,
Сторонники
голодных и рабов.

А я гордился честным их усердием,
И сам я был
внимателен, как мог.
И радостно,
с открытым настежь сердцем,
Шагал из института на урок.

Когда кино заговорило,
Оно актерам рты открыло.
Устав от долгой немоты,
Они не закрывали рты.
То,
уши зрителей калеча,
Они произносили речи.
То,
проявляя бурный нрав,
Орали реплики из драм.
Зачем же вы на нас орете
И нарушаете покой?
Ведь мы оглохли на работе
От окриков и от пинков.

Нет голоса у черной тени,
Что мечется меж простыней.
Животных ниже
и растений
Бесплотная толпа теней.
Замрите, образы,
молчите,
Созданья наших ловких рук,
Молчанье навсегда включите,
Пански выключите звук.

Я лично обязан титану
и славить не перестану,
и умалять не стану

титан — кипятковый куб.
Он был к нам добр и не груб.
И наш студенческий клуб,

зимой близ него собиравшийся
и кипятком надиравшийся,
и разуму набиравшийся,

и разуму и уму,
глядел в оконную тьму
и думал: быть по сему.

Он думал: кипи, кипяток,
а выпьешь стаканов пяток,
теплее станет чуток.

А в общежитейской горнице
мороз за тобою гонится,
как вражеская конница.

Семь градусов, даже шесть!
Под одеяло залезть —
и то трудновато снесть.

А здесь заварку несешь,
конфету-батон сосешь,
какую-то чушь несешь

или один сидишь,
в оконную тьму глядишь,
или конспект зубришь.

Титан, твою титаническую
заботу забыть не смогу,
любовь к тебе платоническую
на донце души берегу.

С детства, в школе
меня учили,
как сделать революцию.
История,
обществоведение,
почти что вся литература
в их школьном изложении
не занимались в сущности ничем другим.
Начатки конспирации,
постановка печати за границей,
ее транспортировка через границу,
постройка баррикад,
создание ячеек
в казармах —
все это спрашивали на экзаменах.
Не знавший,
что надо первым делом
захватывать вокзал,
и телефон, и телеграф,
не мог окончить средней школы!
Однако
на проходивших параллельных
уроках по труду
столяр Степан Петрович
низвел процент теории
до фраз:
это — рубанок.
Это — фуганок.
А это (пренебрежительно) — шерхебок.
А дальше шло:
Вот вам доска!
Берите в руки
рубанок и — конец теории!
Когда касалось дело революции,
конца теории
и перехода к практике —
не оказалось.
Теория,
изученная в школе
и повторенная
на новом, более высоком уровне
в университете,
прочитанная по статьям и книгам
крупнейших мастеров
революционной теории и практики,
ни разу не была проверена на деле.
Вообразите
народ,
в котором четверть миллиарда
прошедших краткий курс
(а многие — и полный курс)
теории,
которую никто из них
ни разу в жизни
не пробовал на деле!

Пластающий, полосующий
уже суетился нож.
Вопрос, всех интересующий,
решить
он был очень гож.

Решения сразу найдутся,
пройдутся легко рубежи,
когда ножи сойдутся,
когда разойдутся ножи.

Уже надоело мерить
всем по семь раз
и всё хотелось отрезать
хотя бы один раз.

Раз! Но чтоб по живому
и чтобы — твердой рукой.
К решению ножевому
склонялся род людской.

И вспомнили: даже в библии
средь прочих иных идей
и резали, и били, и
уничтожали людей.

И без большого усилия
учености столпы
нарекли насилие
повитухой судьбы.

Как только обоснование,
формулировку нашли —
вырезали до основания,
дотла сожгли.

На рассвете с утра пораньше
По сигналу пустеют нары.
Потолкавшись возле параши,
На работу идут коммунары.

Основатели этой державы,
Революции слава и совесть —
На работу!
С лопатою ржавой.
Ничего! Им лопата не новость.