Любовь Сушко - Шарм серебряного века. Филологиня

что гений в той башне глухой

Бесстрастному миру являясь,

их всех поведет за собой.

И пьяный тот бред записали,

о, как он хотел обмануться,

Но странные строки звучали,

и эхом они отзовутся,

В начале столетья, и после,

когда их сметет ураган,

Влетает его «Незнакомка»

в осенний безумный туман.

И девочка в новом столетье,

его не забудет стихи,

За всех он споет и ответит,

за взлеты, разврат и грехи,

И только усталый профессор,

в Париже не сможет забыть

Как в башне еще до рассвета,

сумел он ПОЭТА открыть.

А в Башне было шумно и тревожно,

Враждебны тайно, явно влюблены

Поэты проверяли осторожно —

Не избежать сраженья и войны.

И чья-то боль стояла за стихами,

И чей-то взлет падением грозил.

Вдруг строки «Незнакомки» в этом гаме.

О, как он тихо-тихо говорил.

И смолкли, отрешившись, все поэты.

И слушали в печальной тишине.

И Незнакомки явные приметы.

И танец при сияющей луне.

Холодный свет, печали и туманы.

Бальмонт очнулся первым и поник.

И стал тогда для всех таким желанным,

Не затерялся он средь остальных.

А страсти там так яростно кипели,

Все понимали – истина в вине-

И только на рассвете птичьи трели

Вели их по внезапной тишине.

Рождение поэта – это мука,

Но он взлетел, чтобы потом упасть,

Враждебны тайно, от такого звука

Все воскресали в темноте опять.

И где-то затерявшись в ресторане,

Упрямо ждал явления страстей,

А женщина заманит и обманет,

И он во мглу бредет один, ничей…

2. Анна

Она ждала на Невском до рассвета,

Она хотела суть его понять.

Но не было в ночной глуши поэта.

Он продолжал по городу гулять

И пить вино, и с девами чужими.

Беседовать о тайне бытия.

Она напишет про глаза такие.

Уйдет в туман, лютуя и горя.

И снежный мир его опять скрывает.

И исповедь его твердят с утра.

Лишь Анна от сомнений замирает

И понимает, что забыть пора.

Но вот еще немного, каменея.

Все не уходит от чужих ворот,

И отказать ему она не смеет,

Она судьбу и откровенье ждет.

Но не было в ночной глуши поэта.

Он продолжал по городу гулять,

Она ждала на Невском до рассвета,

Она хотела суть его понять

Болезнь моя росла, усталость и тоска загрызали, мне трудно дышать

А. Блок. Дневники 25 мая 1921 года

Если шторм нас оставит в покое,

Если буря смирила свой пыл,

То замрет в тишине над рекою

Ясный месяц, страданья забыв,

Он смотрел в этот мрак, угасая,

И не видел уже ничего.

И какая-то дама чужая,

Обольстить все пыталась его.

Это было последнее лето,

Скоро август, седьмое число,

Мы отсюда все знали про это,

А поэта куда-то влекло.

И свеча, у лица догорая,

Словно строчка забытых стихов,

В этой бездне манящей витая,

Про любовь все поет, про любовь.

Отшатнулся, ушел не прощаясь.

Как – то странно смотрел в эту ночь.

– Погадать тебе, грустный красавец.

– Ты ничем мне не сможешь помочь.

В мае маяться, знаю, пристало,

Все шептала растерянно там,

И душа в эту даль улетала,

И уже не явиться стихам.

Было странно прощать и прощаться,

Все проститься, но как по другому,

Будут странные тени метаться,

И двойник выходил из Содома,

И уже никакая бравада

Этот август не сможет оставить,

Что там было? Мираж звездопада,

Только черные птицы взлетали.

И цыганка кружилась, и снова,

Где-то там, отражалась внезапно

Долговязая тень Гумилева,

Говорил он кому-то:– До завтра.

Да ему пережить на неделю,

А потом расстреляют матросы,

Только черные птицы летели,

Как убитые им альбатросы.

И метались в каких-то проулках,

И печали не будет исхода,

А шаги за спиною так гулко,

Это время куда-то уходит.

Май и август, пожара стихия,

И на Невском столкнулись Поэты.

И еще им приснится Россия,

И соната в контексте сонета.

И поэмы оборванной снова

Слышу строчки откуда-то с неба,

И последнюю песнь Гумилева,

Эта маска – белее он снега.

Только буря внезапно стихает,

И мираж корабля над Невою.

Это бездна их всех увлекает,

В неизвестность ведет за собою.