Array Сборник - Самому себе не лгите. Том 4

Но все же естество в притворстве этом есть,
есть искорка чуть тлеющей надежды
услышать радостную, стоящую весть,
забросить траур и сменить фасон одежды.

Вслед прошлому без злобы подмигнуть,
без злобы, без гримас, без сожаленья,
но не забыть себя все ж тоже упрекнуть
за все проступки без толики стесненья.

Притворная улыбка не сокроет взгляд,
взгляд полный грусти, муки и страданья,
не обернет движенья время вспять
и не простит пустые обещанья.

Как знать, где подстелить соломки?!
Какая грусть! Ответа нет!
И тут и там головоломки
веревки вьют, туманят свет!

А глянь-ка сквозь все ж эту серость,
ишь, провиденье обретешь,
возможно, повстречаешь зрелость
и стариной еще тряхнешь.

Все гладко в жизни не бывает,
ухабы, рытвины в ней есть,
капканы, западни, арканы —
всего полно, что и не счесть.

Как знать, где подстелить соломки?!
Какая грусть! Ответа нет!
И тут и там головоломки
веревки вьют, туманят свет!

Тучи сердито толкутся
в небе осенне-седом,
волны отчаянно бьются,
им вторит раскатами гром.

Свищет, безумствует ветер,
унылую песнь выдает,
лишь тело, как гордый крейсер,
в пучину без страха идет.

Сердце колотит и бьется,
а с ним Человек заодно
за жизнь и свободу дерется,
достойно приветствуя дно.

Сыро, промозгло и зябко,
тускло, но все же светло,
дух светом играет ярко
всем бедам в жизни назло.

Тучи сердито толкутся
в небе осенне-седом,
волны отчаянно бьются,
им вторит раскатами гром.

Свищет, безумствует ветер,
унылую песнь выдает,
лишь тело, как гордый крейсер,
в пучину без страха идет.

Боюсь, что не хватит чернил
написать, о чем плачет душа,
да и колокол уж отзвонил,
расстаться пришла нам пора.

Мы с листом друг подле друга,
как и прежде, за старым столом,
а в руке моей жизни подруга —
ручка черная с острым пером.

Все скрипит, строчит, излагает,
чем томился, грезил и жил,
иногда, всплакнув, упрекает
кляксой жирной за то, что грешил.

Клякс немало поставила ручка,
слез немало она пролила,
опосля как всплакнув, закорючка
и от сердца все же слова.

Боюсь, что не хватит чернил
написать, о чем плачет душа,
да и колокол уж отзвонил,
расстаться пришла нам пора.

От пустословной уйду болтовни
красноречиво-увесистой речью
спокойно, тактично, без беготни,
без нападок, что лупят картечью.

Жгучим не стану словом язвить,
ядовито шипеть, как змея,
буду открыто, остро гласить
громогласней, чем трель соловья.

Эхом аукнусь, все ж уходя,
растворюсь в заветной тиши,
нажитую мудрость с собой унося,
пустословье оставив вдали.

От пустословной уйду болтовни
красноречиво-увесистой речью
спокойно, тактично, без беготни,
без нападок, что лупят картечью.

В бесконечно-бескрайней рутине
невозвратно тону и покой
потерял я давно уж в пучине
дел насущных жизни земной.

Все заметней мгновения тают,
все быстрее мчатся года,
а заботы не отступают,
осаждают ордою меня.

Беспощадны ордынцев набеги,
атакуют ордынцы гурьбой,
истребляют мечтаний побеги,
плюют в душу скупой пустотой.

Но придет благодатное время,
сброшу гнет и осаду забот,
осушу до капли рутину —
и вольготно душою в полет.

В бесконечно-бескрайней рутине
невозвратно тону и покой
потерял я давно уж в пучине
дел насущных жизни земной.

В нужном месте в нужное время
пинок под зад, чтоб жизнь закипела,
отвесит судьба довольно умело,
бесцеремонно, увесисто, смело.

Отвесит разок, отвесит другой,
коли не понял, в клозет головой
макнет не единожды добро, с душой,
чтобы ясней доходило порой.