Артём Петров: [Не]глиняные

более чем возможно.

Ты говоришь, я обязан,

просто обязан,

может быть, прямо сейчас

сесть написать роман о Пилате.

Ты даже знаешь, как я начну:

«В белом плаще с кровавым подбоем…»

Мир обретает сходство с ночной Иудеей;

тень привычным движением

льёт из чаши во фрукты

первый глоток – богам.

*

Я не выигрывал денег

и не снимал в цоколе комнат

с печкой и окнами в уровень туфель,

дивных туфель с накладками в виде бантов,

не был историком,

просто писал стихи.

Встретились мы с тобою вовсе не в переулке,

ты не несла мимозы в руках и не бросала их в грязь,

и всё же…

*

Были осенние парки,

были жёлтые листья, лужи, свет фонарей,

дробящий время

на прошлое и настоящее,

на то, что было, и то, что есть,

словно художник поверх одной

писал совершенно другую картину.

Мне иногда казалось:

ты замужем за инженером,

мы встречаемся тайно,

едим печёный картофель,

пока под дождём бушует сирень.

Я задавался вопросом,

видишь ли это ты?

Ты улыбалась лукаво,

видела наше общее завтра

в интеллигентных парах

где-нибудь в библиотеке.

Здесь – седовласый мужчина

(вовсе не в римском панцире,

без портсигара и свиты)

спутнице тихо шептал

тонкости интернета;

там, где я был, – я видел только тебя,

может, ещё печеный картофель,

гроздья теряющий куст сирени,

тень с чашей в руке;

думал, что кровь – это важно,

как полнолуние в мае,

может, как стук калитки,

если сидишь и ждёшь.

Ты говорила, что я обязан,

просто обязан,

может быть, прямо сейчас

сесть написать роман о Пилате.

Я – глядел на тебя,

я – молчал.

Свет фонарей уходил в перспективу,

жёлтыми нитями связывая реальность

с чем-то большим.

*

После того была тьма –

древняя, грозная, – цвета чернил,

цвета вины, которая –

только на мне.

Сильно горела щека,

я – стоял и курил и думал.

Думал: вопросы крови сложнее –

сложнее вопросов жизни и смерти,

поступка и воздаяния,

сложнее боли, когда не спасают

вино и прохлада.

Свет фонарей исчез,

отдробил пространство и время,

оставив лишь чёрный холст,

может, пустую раму.

Тьма накрыла Ершалаим, –

башню, сады, переулки, базары,

гордых богов гипподрома, дворец, –

весь великий город;

тьма залезла в форточку спрутом,

я стоял и курил и думал,

я – жёг тот роман, который

писал урывками втайне, и –

когда почернела последняя из страниц, –

разбил ботинком бледное

«В белом плаще с кровавым подбоем…»,

мысленно поцеловал тебя,

как – твою прапрапрапра- – Генрих Четвертый,

выкинул сигарету,

вновь закурил,

сломал,

достал телефон из кармана…

*

Вижу: беззвучный режим,

от тебя шесть звонков и одна смс: «Как ты? «

Я не знаю, что можно сказать,

все слова обернулись плясками пламени,

и не загнать, не поймать, словно

это – последний день,

или что-нибудь вроде –

праздник песах,

гости на Патриарших,

майское полнолуние,

дымный картофель,

рваные гроздья сирени,

тень с нетронутой чашей вина,

тень у Лысой горы.

Я думаю, что вопросы крови сложнее…

Я – звоню.

Бог, вероятно, в далёких испанских реях.

Время, Фернан, позабыть про его чудеса.

Тряпка бордовая, курево на батарее,

Травит сосед на площадке бойцовского пса.

Шлёпанье ног по паркету, шумит смеситель,

Дым сигаретный не хочет идти в мороз.

Ты превратишься, Фернан, в этот вечер в сито.

Где-то на грани твоих мальчишеских грёз

Был этот вечер: шипели копья туземцев,

Шлем с золотою насечкой глотал прибой.

Не было только странного серого Энска,

Не было той, что была в этот вечер с тобой.

Время, Фернан, неуютное время нерва.

Время припомнить, с чего начиналась игра.

Пел сумасшедший севильский: «Не быть тебе первым! «

Выл сумасшедший севильский: «Не быть тебе первым! «

Ты понимаешь его, капитан-генерал.

Энск. На секунду она обернулась в проёме,

Ты разобрал: «не сегодня…», «ошибка…», «прости…»

Пёс захлебнулся от воя, ни до, ни кроме

Ты не сжимал столько горечи дымной в горсти.

Куришь и пьёшь и хватаешь лёгкими море.

Золото рыб горит на святом Петре.

Время, Фернан, за кем-то идти до дверей.

Куришь и пьёшь и хватаешь лёгкими море.

Пёс за окном сумасшедшему воем вторит.

Куришь и пьёшь и хватаешь лёгкими море.