Алёшка Емельянов - Перемена погоды

над южным загаром, его желтизной,

над серьгами, тушью, очами, помадой,

над шейным отвесом, стеной глубины,

плечистым уклоном, махающим ладом,

над взгорьем груди и изгибом спины,

над гладями чрева и впадинкой после,

над тыльными горками, склонами вниз,

песчаными пляжами в солнечном воске,

что чувствуют ясность и ласковый бриз,

над лосками стройностей неторопливых,

что вновь огибают дождливый прибой,

над видом шагов утончённо-красивых,

над шпильками туфель, земною корой…

Юлии Шестаковой

Солнце над башенным краном – маяк

или на древке фрегатное знамя,

циркуль и ясный кружочек как знак,

жёлтое, самое чистое пламя.

Каменный город, как свалка пород:

гравия, глины, песка и бетона,

что созидают строительный сорт,

что предстаёт великаном с короной.

Строится, ширится, высится гладь

и восстаёт стеновыми горами,

сзади каких зачинается кладь

и возрастает, питаясь дрожжами.

Высь, Вавилон застилают нам свет.

Господа нет, чтоб нарушить работу.

Быт низкорослый врастает средь бед

в землю, жующую долгие годы.

Рубится зелень, корчуются пни,

всё осушается ради наживы.

В шуме машин, новосёлов все дни

как-то бытуем в хрущёвках плешивых…

Ты – верный пускатель ионов

в любой, повсеместный момент,

раздатчица волн феромонов,

больших электрических лент,

худой эпицентр энергий

с густым концентратом лучей,

с запасом от низа до верха;

светило средь дней и ночей,

мудрец, что бесплатно вещает,

транслирует дух на места,

хозяйка, что суть источает,

цветущая счастьем звезда

и деятель честный, прилежный,

простой, бескорыстный, святой

и щедро-дарительно-нежный,

алмазный, цветной, золотой,

радар и локатор, источник,

шаманка из вечных лесов,

ведунья, приёмник поточный…

К тебе одной чую любовь!

Просвириной Маше

Жую золотистых червей,

промасленных, в меру солёных,

их краешки, что чуть белей,

томатной кровцой окроплённых.

Порой ем спирали, винты,

ракушки без малой начинки

и звёзды, и гильзы, шплинты

и кольчатых тварей, крупинки.

Вкушаю под вечер и днём

под соусом, гелем и маслом,

с горячей подливой, лучком

и сырною жижей, и мясом.

Как будто китайский гурман,

едок итальянский и эллин,

питаю овальный карман

сортами любой вермишели…

Приют престарелых – скопление боли

и сборище старости, сна, забытья,

тоски, одиночества, вони, безволья.

Быть может, однажды в нём буду и я.

***

Прожить с нелюбимым, и сексить, терпеть,

рожать и побои залечивать мазью.

Эх, вот уж воистину жизненный бред!

Как будто живут от безумья иль сглаза.

***

Съезд мамок с колясками, где их детишки,

иль сход одиночных, что рядом ведут -

противнейший хаос свиней и мартышек,

кишащий, визгливо-бубнящий редут.

***

Писк моды – бредовый и выжатый термин,

наводит мышиную серость, печаль,

идею о низменном статусе, тени.

Уж лучше "мелодия", "вспышка", "печать"…

***

Характер мой странный – печалиться, жаждать,

замужних, шалав, разведёнок иметь,

искать справедливость и ум в мире, каждом,

писать в одиночестве, зная весь бред.

***

Надев кольцо, испив винца,

закончив свадьбу тёмной ночью,

исторгнув жидкость из конца,

я спать ложусь, а ты – как хочешь.

***

Пускай облицовка вокруг золотая,

одета в убранство и пахнет Dior,

и пусть штукатурка её вся цветная,

но гниль за стенами и дверью её.

***

Жизнь – узкоколейка. Сам крутишь и едешь.

Весь путь на дрезине вдоль моря, хребтов.

Маршрут одиночки без дома и детищ.

А кто-то на поезде, яхте, авто…

***

Бог дал человеку отверстие снизу,

чтоб грязь выходила, коль будет пора.

Но всё ж зачастую выходят нечисто

пердёж и дерьмо из поганого рта.

***

Кондиционеры, как блохи на псине,

на лике прыщи или родинки, сыпь

и как овода на стоящей скотине,

как будто бы кочка, заноза и гриб.

***

Стихи – это смесь, концентрат целой книги.

Слова их – алмазы, жемчужины бус.

Их строки – лучи и отдельные блики.

Длина, высота – Вавилон с сотней муз.

***

Две верхние губки твои, как малина,

а нижние – грудка или сёмги филе.

Они – натюрморт эротичной картины.

Люблю эти кушанья в тонком желе!

***