Алёшка Емельянов - Перемена погоды

Обломовский быт твой противен трудяге,

который гнёт спину и мажется в грязь.

Пока наслаждайся, лентяй, скупердяга!

Однажды, закончится всё это враз!

Мы вовсе не твари и не нищедумцы,

как хочешь ты думать во имя всех скреп.

И вскоре все рты наши, как плоскогубцы,

разрушат гнетущую, длинную цепь…

Арену Ананяну

В душистой и кремовой лаве вулкан,

под листьями штор и полотнами ночи -

мне равный по росту, душе великан

усладу, искусство искусно пророчит.

Он женского пола, как Ева, Лилит,

не ведавший злобы, печалей и родов.

Вовсю наслаждаюсь, как дева парит,

величием девственно-доброй природы.

Корона с фатой, неименье оков

и бусинка родинки с левого края,

три фиговых листика, стебли вьюнков

литое изящество, стать украшают.

Обзор загорелый, горчичный слегка

глаза согревает бесценным сияньем.

Роскошная видимость злата мягка,

какая во мне раскрывает желанья…

Полине Ъ.

Чудные блюстители дикой морали,

хранители девственных, майских начал,

какие страстями себя не марали,

какие не знают, как в паре кончать,

нашлись наконец-то, увидев друг друга,

а после десятков свиданий, час,

чудачная пара, как пара супругов,

пришли сотворить ожидаемый час.

Им вдруг захотелось отринуть терпенья,

снять путы безбрачия, что велики,

и совокупиться, достичь пробужденья

и кончить в соитьи, а не от руки.

И с этим они приступили к деянью,

на тесном диване едва поместясь.

Свершив обнажения, ласки, вдеванье,

неловко отправились в сочную связь.

Сердечные мышцы, не выдержав счастья,

увы, не сдержались в потоке любви,

и выстрел сразил их дуплетом, несчастьем,

дуэтом поникли, как два vis-a-vis…

И вот на больничной, мигающей грядке

лежат, как герои, при свете лучей

искатели истинных чувств средь упадка,

похожие прямо на двух овощей…

Мораль такова, что всему своё время:

играть, веселиться, жениться, рожать…

Иначе потом восполнять это – бремя,

и можно от гонки такой пострадать…

Средь гильз, побеждённой охраны

большой, ужасающий вид:

навалы одежды и драни,

золы из рабов и обид,

и пепла остывших желаний,

угасших смирений, надежд,

мужских, материнских метаний,

полосок дурных спецодежд,

и копи на сотни каратов,

серёжки в десятке мешков;

как ворох змеиных канатов,

тут косы от женских голов;

и кольца, как мыльная пена,

скелеты, как взорванный склеп,

сушёные мумии в венах,

живые, что просят лишь хлеб;

стога париков среди леса

и сборище трупов, костей,

ручные, ножные протезы,

как склад из людских запчастей…

Бордель – куча шлюх худосочных

и дряблых, прожжённых, дурных,

блудильщиц хмельных, полуночных,

заразных и пьяных, сухих.

Бордель – совокупность девичек,

бесхозных и общих гулён,

и хищниц, и жертв или птичек,

лихих нимфоманок времён.

Бордель – свора бедных, похабных,

продажных, греховных, без прав,

гашишных и водочных, ямных,

разнузданных, тёртых шалав.

Бордель – яма шкур и товарок,

блудниц вавилонских, оторв,

притонщиц за хмелями чарок,

анальных срамниц среди штор.

Бордель – сбор вакханок и сучек,

путан, что работают ртом,

подстилок, дошедших до ручек,

мой новый приют… или дом…

Чего только в бытности не происходит!

Меняется всё за секунду, за час!

Весь люд отродясь испытанья проходит,

идёт по бульварам иль щемится в лаз.

Так видел отличников в робе рабочей

и неучей в белом, погонах, мехах,

красоток в лохмотьях, морщинах побочных,

спортсменов, какие взрослеют в жирах.

Встречал я героев в ролях декадентства,

возросших из хилых, беднейших, больных,

лебёдушек, бывших цыплятами в детстве,

поникших красавиц до девок дурных…

Куда только жизнь не заносит случайно!

Вхожу я на плиточный, мятый паркет.

Вдруг голос консьержки, прокуренный, чайный!

Бывалая гейша, танцовщица Кэт…

Опять поражаясь лихим поворотам,

сединкам её, что свисают на шаль,

и непостоянству, паденьям и взлётам,

шагаю плечисто, писательски вдаль…

Рунический локон, и снова, и снова.

И так сотни дюжин той пряжи густой

на мудрой, одетой и гордой основе,