… „Грохотал“ гравий, то есть бросал землю с гравием через наклонно поставленное железное сито — „грохот“… Собачий холод, но, как спасение, костер и горячая пища… Возвращаясь с корчевки в лесу, увидел лосиху. Она стояла против ветра и раздувала ноздри, а на них падал снег… Но самое ценное — кабина старого грузовика без колес. Это мой кабинет. Я тут работаю, читаю Ленина, набрасываю мысли о сценарии — в редкое свободное время…»
Это написано восьмого июня 1941 г. — до войны оставалось две недели…
Еще письмо:
«Я снова стал спокойный, вернее выдержанный… Очевидно, это качество вызывается каждый раз необходимостью. Прости, что лист грязный, еще не просох как следует. Тороплюсь».
«Ручка для меня стала символом профессии, которую я с таким трудом отстаивал внутри себя… То, что я пишу синими чернилами на белой бумаге, то, что любая мысль может быть написанной на бумаге, то, что вообще мысль, моя свобода — осталась такой же, — все это занимает меня и наполняет былой уверенностью. Итак — вперед, вперед!»
И вот до войны оставалась уже неделя:
«У меня в голове растут новые замыслы, перед которыми все, что было раньше, бледнеет… Только б не сорваться».
А накануне войны, вечером 21 июня, в первый свободный от работы день, он пишет в письме:
«В ушах у меня все время звучит музыка, истосковался по стихам!»
Началась война, еще более напряженным становится темп работы в батальоне, каждый день проходит в ожидании отправки на передовую.
Много позже о той поре рассказывал Смеляков:
«Борис мне казался иногда упавшим с Луны, он даже и на марше наборматывал стихи. Когда не удавалось долго ни поесть, ни попить и мы зарастали густой щетиной, он заскорузлыми пальцами вытаскивал свою тетрадку и что-то кропал…»
А Борис в это время писал с тревогой о том, что Смеляков теперь вот не такой общительный, как бывало, — видимо, одолевала его усталость, и, понимая еще тогда размах таланта Смелякова, он не на шутку тревожился за его судьбу.
Погибли записки Смоленского, но сохранились в письмах описания северного лета, осени, удивительно точно написанные пейзажи, часы затишья и тревог — все чаще прилетали гитлеровские самолеты.
И через все — упорное стремление к поэтической работе и заготовки прозы.
«Пишу поэму о Гарсиа Лорке, это и есть поэма о нас, о наших судьбах, нашей любви… Эпиграфом я взял слова Пассионарии: „Лучше умереть стоя, чем жить на коленях“. Словом, в эти дни и ночи это не фраза, а программа действия. Кажется, я скоро буду иметь возможность начать действовать. А пока пишу. Прервала воздушная тревога. Самолеты немцев покружились в высоте и ушли к морю от огня зениток — только и всего.
…В следующем письме пришлю стихи — наброски поэмы и почти готовый перевод из Руставели — „Штурм Каджети“, помнишь, я читал начало. Да за время ночных дежурств крепко подредактировал Лорку. Но писать все-таки трудно, очень трудно…»
И как всегда, мысль Бориса обращается к друзьям: «Слуцкий на фронте, Дезька (Давид Самойлов — Л. Р .), остальные почти все в ополчении…»
Вторая половина августа 1941 года. Смоленский пишет:
«Изредка отбросишь лопату, вытащишь из кармана записную книжку, нацарапаешь две строки — и снова за работу. Так я написал песню нашего батальона… и сейчас все роты ходят на работу под мою песню… В любую минуту я совершенно спокойно пойду в бой и в бою буду стараться как можно лучше драться за страну, за интернационализм, за нашу работу, за наше счастье… Завтра мне полагаются сутки отдыха. Как раз мой день рождения — ровно 20 лет. Иногда, когда я оглядываюсь назад, я удивляюсь, сколько я успел впихнуть в эти 20 лет — любому хватит на 30!.. Я не расстаюсь с томиком Хлебникова, таскаю его в кармане шинели — издание „Библиотека поэта“. Очень полюбил его, как никогда. Когда не читаю — часто во время работы, дороги, перебираю в памяти его стихи!»
Он чувствует новые возможности стихотворной выразительности. И пишет «точнее, ударнее»…
Он вписывает в письма отдельные строфы, оговаривая: они еще черновые. Среди них осталось и двустишие:
Но листья, сны и голоса
Не возвращаются назад…
Он пишет: «…начал при свете карманного фонарика, подвешенного на нарах Смелякова, кончаю в старом грузовике…»
В сентябре принимали они военную присягу:
«…такое состояние бывает только раз в жизни… По поводу хорошей погоды — у нас „гости“ с воздуха, прилетали уже три раза, но все неудачно для них. Сегодня обнаглели и спустились пониже обычного, но мы того и ждали, открыли огонь. Пришлось им убраться несолоно хлебавши. Пока единственное неудобство от них то, что они мешают отоспаться после ночной вахты…»
Читать дальше