Александр Шатайло - Высокое сердце. Стихотворения

О, Боль моя!
Ты жизнь иная!
И верю, верю я,
что есть они…

объятья рая.

И вертится Земля.

Земля мой клубок распутала.
«Советским Шампанским» вынесла.
Сама же ходит в распутницах,
в домыслах да в вымыслах.

Потягивается Дюймовочка,
купается в росе.
Горит на дне икорочка,
и поцелуй от солнышка
горит на карасе!

Земной коры пригорочки
приманивают След.
Я на Земле не ради «корочки».
Я на Земле, как в ремесле.

Я делаю на Земле свой дух.
Ещё одну марку – в коллекцию.
И мой белок не протух,
и свет мой не знает электриков.

Я на Земле,
как джигит в седле.

Я на Земле,
я на Земле
с утра уже навеселе.

Я выйду к земным просторам,
как к нежной мечте своей, —
и рядом не щёлкнут затвором,
не взмоют птицы с ветвей.

Не будут мочить в сортире
ни в Грозном и ни в Кремле.
Пушинками станут гири,
покатятся по земле.

Уйдут все тёмные власти.
Но с ночи останется след:
повадятся к нам напасти —
из прошлых прожитых лет.

Я вспомню… моргну стакану.
(Оставит записку жена.)
Жена тараканья прильнёт к таракану:
– Любимый, нам квартирка нужна!

Берите,
пока я добрый,
берите, пока чумной…
А бабы… не все они кобры,
вернутся они домой.

А я заночую у бога
(богат раскладушками бог).
Лежит и не спит Серёга,
уставился в потолок.

Джордано ответа ищет,
опять на костёр восходя.
И бог на него не свищет,
но гонит под струи дождя.

Допытываю Валентина:
– Куда ты?
– На новый срок.
Просить ещё десятину…
Да услышит меня бог!

Володе вернули гитару —
он был на себя не похож.
И Кедрин не ждёт удара,
но прошлая жизнь, как нож…

И, вновь открывая рану
в божественном доме без сна, —
толкаю звёздную раму —
выпрыгиваю из окна —

на землю, где плавать учился,
но бросил и уже не пойду,
но в плаванье смело пустился,
включая свою частоту.

Я выйду к земным просторам.
Я выйду к спокойной волне:
и зверь, проходя вдоль забора —
пути не отыщет ко мне.

Земля моя разбита.
Бегут её полки
на свежую палитру
тоски, тоски, тоски.

Земля моя раскрыта.
Разжаты лепестки.
Как зубы у Давида
в Дахау под смешки.

Стоит семья джигита.
На дом глядит она:
стена расстреляна, убита,
и вытекает глаз окна.

Шероховатость не изжита.
И чёрт с ней!
Только б не провал.
Не трещина – как у корыта:
чтобы народ не лютовал.

Пустой карман – всё та же яма.
А в яме – серенький волчок:
глаза умны.
Язык как пламя:
«Тебя не съем.
Ты сам едок.

Ты мой щенок.
Ты много значишь.
Уж я то знаю: будет толк!»

Кусни меня, зубок кусачий!
Чтоб я взлетел под потолок!

Чтоб трещину увидел,
сито. —
«О, тайконята! без вранья!»
Но только вам видна с орбиты,
всецелостность Земли видна.

Земля не будет дождиком забыта.
Сама она для всех щедра.
Кругла, подстрижена, омыта,
но наши битые корыта
торчат, как стёкла из ведра!

В который раз бедна,
хотя и плодовита.
Сижу у тёмного окна:
гуляет битая страна,
но нет ни имени, ни вида!

Страна моя разбита.
Уставились зрачки,
как в трещины корыта
уходят горны и значки.

Беда прошла навылет
и вылетели мы
в Америку без пыли,
без бабкиной бурды.

Мне все пути открыты.
Я в «Шаттле» знаменитом.
Я вышел на орбиту
тоски, тоски, тоски…

Ловлю Советские куски.

Колючий ветер снегом запряжён.
В Америку красивую влюблён.

Америке достанется сокровищ
от поразительных чудовищ.

Нет, я не он, не Рабинович.
Я просто очень удивлён.

Колючий ветер снегом запряжён.
Но всё же чуточку смущён

и даже капельку растерян.
Мне хочется варить бульон.
Чтоб запахи ушли за двери.

Я в три часа варю бульон.
(Вот будет праздник домовому!)
Дом спит.
Он в море погружён.
Весь, с головой —
ушёл под воду.