Бенжамен Пере: Я не ем этот хлеб

да со своей вонючей самкой

барахтаясь в сортире надзирателя с дубинкой

Пойду по улицам

сказал он полетев в одном плевке

с чумными крысами кишащими на площади Согласия

повсюду я заразу разнесу

Да разве же граната и шрапнель

не уничтожили тьму этих гонококков

Да разве ж не сгорел в объятом пламенем ларьке

тот недоносок-изувер что сам его поджог

Моя лапша и тот душок что от неё исходит

сгущаясь в свастику

предписывали чёрный хлеб царю царей

табличке Цезаря клоаку Ватикана

а англичанин между тем держа в руках обеих керосинки

твердил Послушай же меня Глянь как я разжирел

на флейте он играл гадюкам Лиги Наций

И та что всех жирней с лицом овернца

поддакивала англичанину кивая головой

и тут же гладила хвостом лапшу

Лапша дрожала словно зад у фокстерьера что нюхает дерьмо

Тогда лапша нашпиговала чёрный хлеб

стволами пулемётов

Которые вот-вот затянут «Интернационал»

В желудках офицеров

Долой все санкции ревут фашистские плевки от коих нос воротят даже псы

Ура тяжёлым санкциям в степи гогочут выпи

степь слушает о планах на мемориалы падшим

в грядущих бойнях

и бормочет

Не надо мне ни керосина ни лапши мне бы чуть-чуть паштета из свинины

Да здравствует 6 февраля

рычит табачная кашица

одетая в какашки с геральдическими лилиями

Какая красота

Автобусы пылали точно в старину еретики

и конские глаза

которые мы палками и лезвиями вырвали

стегали отвратительных покрытых жиром фараонов

таких как будто те из огненных крестов

Да здравствует 6 февраля

Хотел бы я поджечь морское министерство

как жгут газетные ларьки

Да только жаль сортиры не горят

Да здравствует 6 февраля

Муниципальные советники тупеющие от трёхцветной ленты

пытающиеся собрать клопов и вшей

кровь проливали под дубинками

но впору им бы был позорный столб

Да здравствует 6 февраля

Зелёно-жёлтые паршивые святоши

ласкали задницы юнцов

и распевали «Марсельезу» и псалмы

паля в своих легавых братьев

Да здравствует 6 февраля

Да здравствует ещё 7-е

Два дня подряд горланил я

Долой Кашена На кол Блюма

и в магазинах я украл всё до чего добраться смог

разбив витрины

Я даже куклу прихватил пошлю её Моррасу

пусть попытается её он отыметь

прикрикивая Прочь ворьё

Дух прелой требухи витающий в Палате депутатов

настраивал трибуны где кишели черви

на всевозможные Мы проживаем исторический момент

который кладбища заставит трепетать

Сей исторический момент обнюхивали псы на мостовых округи

О исторический момент вода ревела в унитазе

смывая прочь бунтарские идеи Блюмов и Торезов

Но вдруг телячье лёгкое в жужжащем ореоле мух

сочась патриотизмами

как генерал у памятника павшим

телячье лёгкое

приподнялось

и президент пробормотал

Сейчас мессира Ибарнегаре стошнит

И тут же вырвавшись из опухоли языка

вспорхнули тухлые бананы и расплющились под весом апельсинов глаз

Помои мясника

что заполняли мерзкую канаву до краёв

ласкали ноздри тех помощников которым предстоит стать первоклассным удобрением

а в их засаленном пупке

точь-в-точь как дряблый череп мертвеца

пускала корни мёрзлая картошка триколора

Нет ничего у нас в руках кровавых говорил он

нащупывая на ремне кинжал

Нет ничего у нас в карманах только пот народный

И он протягивал ладони а на них поверх засохшей крови были надписи

Лимож и прочее на правой

Венде́ль и прочее на левой

Мы ангелы-засранцы сплюнутые богом на рождество французского единства

У нас ни разу в жизни не было оружия

Гоните вы своих громил тогда мы спрячем наших душегубов

И Блюм поднялся для гнилого лобызания в гнилые губы

его толкал Торез стараясь следовать примеру

в то время как снаружи их пособники роптали

Нас предали в который раз

Эта антология никоим образом не стремится охватить всю первобытную и народную литературную деятельность американских племён от доколумбовского периода вплоть до сегодняшних дней. Она лишь пытается как можно ярче проиллюстрировать поэтическое творчество этих народов, указывая на самые своеобразные тексты, рассеянные по хроникам завоевателей, путешественников и миссионеров, с одной стороны, и по трудам этнологов и фольклористов – с другой. Ни о каком намерении вторгнуться в область этнографии здесь и речи нет, ведь в основу отбора текстов, составляющих данное издание, лёг исключительно поэтический критерий, а с научной точки зрения такой метод отбора глубоко пристрастен. Из этого, однако, вовсе не следует, что подобное предприятие не представляет интереса в ином отношении. Напротив, демонстрируя первые шаги человека на пути к знанию, эта антология однозначно доказывает, что поэтическая мысль возникает уже на заре человечества: сначала в форме – здесь не отражённой – языка, а позже в облике мифа, который предшествует науке, философии и вместе с тем представляет собой первое проявление поэзии и ту ось, вокруг которой поэзия продолжает вращаться с бесконечно увеличивающейся скоростью.