В сборниках «Нежданный день» (1958), «Знаки земли» (1961), «Своды» (1967), «Запас высоты» (1970), «Северный склон» (1980), «Личная вечность» (1984) идея непрерывности последовательно приводила к требованию сотрудничества современного человека с природой. Прокладывая мост через бездны времени, поэт снова и снова напоминал о благотворности их союза. Энергия, заключенная в деятельной тишине природы, и энергия, овеществленная в труде человека, не должны конфликтовать, иначе — как уберечь равновесие между царством природы и миром, возведенным руками и разумом людей?
Отсюда и шефнеровский пейзаж превращался в работающий «цех природы», сама Земля на гигантских площадках разворачивала свое грандиозное строительство. Поэт призывал учиться у «маков и планет», у «радуги и у листа» законам красоты и целесообразности. Он не терял надежды, что, при всем драматизме глобальной ситуации, грани между творчеством природы и деятельностью человека будут стираться и «человеческие чудеса», не соперничая с природой, не нарушая ее естественного баланса, войдут «вплотную в пейзаж», станут его рукотворным продолжением.
Так думал Шефнер задолго до современной «экологической революции». Природа всегда вызывала у него почтительное удивление, и он никогда не ослаблял усилий, что называется, напрямик пробиться к тайному смыслу ее первозданной мудрости. Вопрошающий взгляд в космос, с детства волнующее его чувство полета, желание превозмочь доступные земному разуму пределы — все это характерные атрибуты шефнеровской лирики.
В стихотворении «Своды» (1966), перебирая в воображении элементы единой социально-природной структуры — своды мостов и цехов, церквей и бомбоубежищ, аллей и законов, поэт с помощью конкретного и вместе с тем символического образного ряда едва ли не моделировал планетарную картину мира, проникал, казалось бы, в самую ее сердцевину. Но «последний, вечный» свод — свод небесный, «на миллиарды лет пронизанный мирами», — так и оставался непроницаем. И старый вопрос оставался вопросом: «Ведь это тоже свод, — а дальше, дальше что же?»
Лирический герой Шефнера — смолоду мечтатель. Хотя какие уж тут мечты и грезы в наш крутой, прагматический век, когда сбылись самые сказочные фантазии, люди даже побывали на Луне, а заманчивые социальные утопии преступно обанкротились; когда человечество, скомпрометировав миф о своем бессмертии, опустилось на ступень «выживания» и мрачные прогнозы былых предсказателей ничто в сравнении с кошмарами нашей обыденности? И все же, все же... Шефнер убежден: способность человека мечтать первородна, ему никогда не одолеть тоску по «золотому веку», по жизни милосердной и справедливой, по самому себе, достигшему духовной гармонии и нравственного совершенства.
Как бы ни было изощренно познание мира, отдает он себе отчет, человек, и «узрев невидимое», и «разъяв неделимое», не успокоится, не утолит своей духовной жажды. Жизнь тем и прекрасна, что окутана тайной. И человеку, в конце концов, не столько потребны очевидные, но сомнительные итоги и результаты, сколько неостановимое искание истины.
В стихотворении «Много верст у меня за спиною...» (1976) поэт будто ставил точку в давних своих размышлениях:
Есть в печалях былых и отрадах
На минувшие тайны ответ, —
Но и сам я собой не разгадан,
И ключей к мирозданию нет...
Однако это не значит, что он отказался от гложущих его вопросов. Внутренний мир человека так же неисчерпаем, как и мироздание, отраженное в нем, так же богат тайнами и чудесами, как сама Вселенная. Человеческая душа, «в себе замкнув весь белый свет», своим чередом проходит «путь бытия», и обязанность поэта — проследить его.
Что же касается интеллектуального и эмоционального накала шефнеровской лирики, накал этот с годами не только не убывал, а возрастал и возрастал.
Иначе и не может быть, потому что лирику Шефнера питает напряженный, исторически весомый жизненный опыт поэта, целиком связанный с судьбой Ленинграда.
3
Знаменательно отношение Шефнера к Александру Блоку.
В 1980 году, в связи со столетием со дня его рождения, Шефнер писал так: «Блок «дошел» до меня довольно поздно. Конечно, и в дни моей юности я знал его стихи, и многие — наизусть... Но лишь вернувшись с войны, испытав блокаду, потерю близких, гибель друзей, сам отлежав полтора месяца в блокадном госпитале — одним словом, хлебнув бед и повзрослев, — лишь тогда я принял Блока не памятью, а душой и сердцем. Но зато уж принял навсегда, и навсегда он стал любимым моим поэтом. Я любил его не только за его стихи, но и за то, что он был таким, каким он был. Я убежден, что в XX веке не найти поэта более трагически-незащищенного и в то же время не сыскать поэта более смелого в своих решениях, откровениях и предвидениях. А если говорить по более узкому, сугубо личному счету, то для меня, коренного питерца, Блок притягателен еще и тем, что он, как никто другой в нашем веке, ощутил и расшифровал красоту Петербурга — Петрограда, понял буднично-таинственную суть нашего города, его повседневное величие».
Читать дальше