А еще раньше он прибавлял к этой линии Ахматову, Заболоцкого и — «неведомых поэтов будущего». Поэзия потомков всегда интриговала Шефнера и рисовалась ему обязательно поэзией мысли.
Поэтический фонд Шефнера велик и разнообразен, за десятилетия литературной деятельности им написаны сотни стихов, — и философская сосредоточенность неизменно отличает их.
...В «Светлом береге» можно было прочесть стихотворение «Детство» (1938), где поэт, как бы находясь на пороге безбрежного, прекрасного мира, возвещал:
И мы вглядываемся в звезды,
Точно видим их в первый раз,
Точно мир лишь сегодня создан
И никем не открыт до нас...
Открыть мир заново — это ли не привычная юношеская декларация? А слова — «в нас до старости остается первозданная простота», — думал ли Шефнер, что они окажутся для него пророческими? Однако задавшись в «Детстве» — и в «Светлом береге» — целью: ощутить, как «в минуты большого счастья обновляется бытие», — молодой поэт, скорее интуитивно, но все же предугадал русло своих будущих творческих поисков. И пусть он не избежал поначалу посторонних литературных влияний, выбор был сделан.
Как охватить мир в его целостности? Как соотнести человека и Вселенную? Как завоевать свое место в мире? Эти вопросы уже тогда волновали Шефнера. И, чтобы ответить на них, он прежде всего устремлялся к природе, искал с ней согласия и единения, вслушивался в ее живое молчание и пытался приоткрыть завесу неведомого. Вникая в «тайный язык» природы, поэт в примелькавшихся, будничных пейзажах улавливал «неведомую дрожь существованья»; он слышал «щебет птичьих голосов в многозначительном молчанье еще безлиственных лесов»; замечал, как «в землю просочилась осень, когда земля еще цвела». Внимательным взглядом он был прикован к бесконечному круговороту жизни, с ее рождениями и умираниями, с ее извечными метаморфозами, и убежден: природа духовно вознаграждает всякого, кто в состоянии почувствовать ее скрытую гармонию, а торжествующая жизнь — сама по себе! — внушает человеку благоговение.
Золотой пунктир созвездий складывался в единый чертеж, и поэт словно сливался со Вселенной:
Нас обступает покой,
С нами в единое слиты
Звезды и стебли цветов,
Небо, земля и вода...
(«Ветви плакучих берез...»)
Таков пролог взаимоотношений Шефнера с природой.
Но потребовались годы, пока эта, в сущности, романтическая иллюзия, мечта поэта о единстве с окружающим миром обрела почву зрелого жизненного опыта, а заветные идеи, в «Светлом береге» достаточно умозрительные, получили разностороннее художественное воплощение.
Должен был совершиться тот глубокий душевный сдвиг, продиктованный в первую очередь Отечественной войной и блокадой, тот перелом в судьбе всего поколения — о чем так искренне поведано в «Сестре печали», — чтобы предначертания юности стали осуществляться.
Со второй половины пятидесятых годов и философские, и гражданские, и нравственные мотивы шефнеровской лирики накрепко смыкаются, — и мысли о предназначении человека, о его месте в природе, о его моральной ответственности перед миром и людьми находят в стихах Шефнера соответствующее моменту выражение.
На этом историческом рубеже актуально прозвучала одна из любимых шефнеровских идей — идея диалектической обусловленности прошлого, настоящего и будущего. С программной четкостью она была поэтически сформулирована, например, в стихотворении «Непрерывность» (1957), где поэт как бы прокладывал фарватер в пространстве вечности. Время в его воображении оказывалось осязаемым, материальным. «Все явленья, и люди, и вещи оставляют незыблемый след», — возглашал он. И вот этот «след», либо «знак», либо «отпечаток» были свидетельством вечного созидания. Ничто в мире не исчезало, не подвергалось «окончательной гибели»: мчались древние лошади по асфальту ночных автострад, «когда-то умершие птицы» пролетали «сквозь наши тела», погасшие звезды по-прежнему горели в небе. И мир с каждым днем становился «богаче стократ».
И та же идея в другом варианте присутствует в цикле «Василию Тредиаковскому посвящается» (1958–1975). Гонец из прошлого, «словно будущим рожденный», — таков в представлении Шефнера этот незаслуженно забытый, безвинно охаянный, опальный «поэт нулевого цикла», заложивший фундамент, на котором века возвели дворец русской поэзии. В котловане, «на линии грунтовых вод» делал он свою «черную работу» — ради славы тех, «кто не рожден еще на свет». «Бесхитростный связной» между эпохами, Тредиаковский по праву стал живым олицетворением идеи непрерывности, идеи бессмертия человеческого духа.
Читать дальше