Валерий Королюк - Избранное-1. Итого - из разных книг за четверть века

И, кажется мне теперь, куда лучше было бы тебе родиться вовсе без разума либо где-нибудь обронить его по пути!

Когда-то, обнаружив после долгих скитаний этот первый в бесплодных пространствах оазис жизни, мы сделали слишком скорый и потому неверный выбор, но до сих пор не хотим признаться себе в этом. Земная плоть хороша лишь сама по себе, сама для себя. Она вполне самодостаточна, и бесполезно пытаться сделать ее другой. Не разум ей нужен и не душа, а покой и еда лишь, возможность без размышлений глотать и жевать, поглощать и множить количество биомассы. Даже сейчас я ощущаю ту же безысходность, с которой встретился давным-давно, едва постиг животную натуру самых первых своих носителей. И вновь то же суровое негодование горит во мне, то же бессилие борьбы за совершенство сжигает меня…

Но тебя я не стану больше этим мучить. В осенний тихий вечер мы расстанемся с тобой, забудь про все. Прощай и забудь наши общие дни и наши мысли, милый мне Лемюэль и Мерлин, Мартин и Исаак, Суконщик, Церковник и Мастер Тоби (видишь, сколько ярких жизней помог я прожить тебе только в одной твоей – ровной и внешне бесцветной!).

Отдохни от меня, мой верный друг, успокойся. Стань обычным. Таким же неприхотливым еху, как многие вокруг. Слишком долго длилась для тебя эта редкая в вашем мире болезнь – разум. Пусть же теперь, как награда за упорство и стойкость, придет покой.

5.

Что стало с нами, гордые струльдбруги, кому пригодилось здесь наше бессмертие?

Все так же, поодиночке, продолжаем мы путь свой во времени, меняя оболочки и имена, стремясь к недостижимому и с каждым разом все больше черствея от безысходности. Как хотел бы я поведать хоть кому-нибудь (каждому, кто готов выслушать!) все то, что вспомнил о себе тогда, ровно четверть тысячелетия назад, на теплом закате дня, прекратившего душевные муки преподобного Свифта, декана кафедрального собора Св. Патрика в Дублине…

Этот старик в памяти моей, отдыхая, продолжает еще греться под скупым на ласку ирландским солнцем. Он сумеет, я знаю, прожить потом много лет, но, простившись с разумом, никогда больше не станет собой!

6.

Все сложнее тебе теперь, мой деймоний, находить новую плоть. И все труднее расставаться со старой. Должно быть, причиной тому не только извечная косность каждой из них, но и твоя родовая привычка.

Все-таки вы, струльдбруги, слишком привязчивы. Должно быть, именно в этом – сильнейшее свойство всей вашей космической породы. Впрочем, вернее будет назвать это главным и самым устойчивым признаком человечьей души.

«Ладно, парень, считай, что познакомились. Подсаживайся рядом, а я тем временем еще одно дело закончу. Ты давай не отвлекайся, осваивайся пока помаленьку, привыкай, понимаешь, к рабочему месту, присматривайся. Что непонятно – спрашивай, однако не суетись. Дело наше хоть и спешное, но небыстрое. Сам-то откуда будешь? Из Южного сектора? Ишь ты, теперь и южан стали брать? Приятно слышать – расширяемся, значит. Растет контора! Крепнет. Даст Бог, доживу до тех времен, когда полный порядок наступит…

Ну-ка, давай, для моего спокойствия, тебя «просветим». Какой, говоришь, у тебя индекс? А, ну-ну, понятно… Глядим… Э, парень, ты, я вижу, тоже – птичка не промах: степень угрозы-то почти зашкаливает!

Да ты не тушуйся, не тушуйся, это ведь я так, в порядке юмора… Все правильно: других к нам и не берут никого. Дело-то государственное, слишком правильные здесь ни к чему.

Так, обожди немного, потом договорим. Видишь? – Наш объект выходит на финишную прямую. Придется сейчас машине мозгами поскрипеть, чтобы все точнехонько получилось, без помарок. Так что извини, родной, следи пока за экраном, не до тебя мне сейчас. Да тихо ты, замри, говорю!..»

Дождь, вот уже вторые сутки хлеставший наотмашь все подряд – автомобили, крыши, витрины, людей – постепенно уставал. Прежнее остервенение неутомимых струй, постепенно ослабевая, сменялось нудной безысходностью тяжелых капель. В прежние времена такие ливни обрабатывали город неделями напролет, торопились сменить друг друга, смывая мусор и грязь в огромные кучи у водостоков. Но это было давно – в далеком детстве.

Лаврик поднял повыше воротник холодного плаща и поежился: отсыревшая ткань не только не грела, но и не желала больше защищать от влаги.

С самого утра он бездомно бродил по городу, не замечая ничего вокруг. Работа в архиве, хотя и позволяла сводить концы с концами, к роскошествам все ж не располагала. Но даже эту вечную денежную скудость Лаврик научился использовать на пользу дела. Он теперь чаще выходил из дома, думая о своем, – на ходу всегда легче думается, а голод, лучший стимулятор воображения, подсказывает самые интересные мысли. Сутулясь, Лаврик шлепал по бесконечным лужам, весь отдавшись мыслям о тексте и стараясь не замечать дождя и голода…