Дмитрий Пригов - Монады

Но все-таки наличествовала некоторая странность в этих созданиях и в способе их местного бытования. Однажды, к примеру, молоденький петушок вдруг неистово закудахтал и тоже снес маленькое яичко. Да, да, такое бывает. Во всяком случае, тут случилось. Произошло. Потом оно долго хранилось дома. Потом исчезло.

Кстати, с этим или с каким другим петушком, достигшим в своем зрелом развитии истинно что небывалых, невероятных размеров (видимо, сказалась специфическая атмосфера жизни и среды обитания), у девочки произошел серьезный конфликт. Да, да, немалый. Как-то, неся в двух оттопыренных пальчиках правой руки огромную виноградину, обретенную, правда, не совсем праведным путем, минуя задний двор, место обитания помянутых тварей, она лицом к лицу столкнулась с помянутой птицей-великаном. Девочка замерла от неожиданности. Пернатый зверь, ни минуты не раздумывая, ринулся на нее, выхватил виноградину и с дикими воплями бросился бежать. Девочка тут же начала яростное преследование. Когда же она наконец настигла его и, почти оседлав, таки прижала к земле, виноградина, увы, уже была безвозвратно проглочена. Распластанный петух особенно даже и не сопротивлялся. А чего теперь-то сопротивляться?

И ладно. Обидно, конечно, но ничего. Отряхнув платьице и несколько раз оглянувшись на независимо расхаживающего злодея, девочка направилась в дом.

Со временем девочке стала привычна и буднична дорога в школу. И немногие ее окрестности. Школа была русская и малочисленная. Она наполнялась сдержанным шумом народившихся уже в дальних китайских пределах немногих отпрысков русских семейств, выдавленных с родных мест и просторов Российской империи известными обстоятельствами известной гражданской межусобицы. Некоторые были плодами любви смешанных пар – полукровки, несшие на себе очаровательно-экзотические черты сродства несхожих рас. Столь же экзотически-непередаваемым было порой и их русское произношение. Но к этому все уже здесь давно привыкли. Все-таки столько лет вдали от родины! А многие, как поминалось, и вовсе народились уже здесь, в местных пределах, вполне не подлежащих русским привычкам и языку.

Девочку, с ее необыкновенно чистым, благодаря стараниям отца, русским произношением, чаще всех вызывали к доске, и она, как бы в пример, поучение и назидание прочим, бегло и с необыкновенным выражением читала стихотворные и прозаические опусы великих русских литераторов. Все слушали, замирая. Действительно она любила и читала все это необыкновенно прочувствованно – русская все-таки душа!

В раннем возрасте девочка, естественно, мало задумывалась о причинах ее нахождения здесь, в столь непривычной для всякого русского обстановке. Да и обстоятельства, заставившие родителей, вернее ее отца, покинуть любимое отечество и послужившие причиной их обитания в столь удаленно-экзотических местах, несколько позднее, в возрасте, достаточном для осмысления подобной ситуации, стали известны ей в несколько ином оформлении и с несколько иными акцентами, нежели нам, ее ровесникам и прямым обитателям той самой территории, где некогда и располагалась помянутая Российская империя. К примеру, тому же мне, изучавшему историю и события нашей общей страны совсем по другим учебникам и совсем от других учителей. Но позднее все это разнородное, противоречивое и даже взаимопротивонаправленное как-то сошлось, смешалось и переплелось в едином сгустке, образе современной России. Да, всякое бывает. Даже такое вроде бы и малопредставимое.

Неподалеку от дома за беленой каменной оградой находилась и небольшая русская церковь с несколько аляповатым густо-синим куполом, темневшим на фоне ярко-голубого безоблачного неба. Весь он был усеян огромными, сверкающими на солнце золотыми звездами, почти такими же, как на синем платье ее разбившейся американской куклы. Только на кукле звезды были из фольги. Со временем они помялись и поблекли.

Временами доносился колокольный звон. Девочке он представлялся густым, постоянным и тягучим. Страшные колокола, как огромные губы, через мерные промежутки времени втягивали его в себя, оставляя провалы, перерывы в его звучании. Пустые воздушные пазухи. В эту пору девочка боялась приближаться к церкви, опасаясь быть тоже затянутой этими крупными дребезжащими медными старческими губами. И вправду – страшно ведь.

Девочка входила в церковь и замирала.

Сразу же сбоку, у самого входа, в полутьме высвечивалась странная темная икона, почти никем не замечаемая. Попривыкнув к сумеркам, приглядевшись, можно было рассмотреть ее во всех подробностях. Девочка обнаружила икону давно и всякий раз, вступая в церковь, боялась взглянуть в ту сторону. Но и не могла не обернуться. Два свирепых чудища с мордами яростных оскалившихся львов грызли изображение худого спокойного старика, одетого в какие-то лохмотья. Тот вовсе и не отодвигался от них, даже не глядя в их сторону. Он не переставал тихо, смиренно улыбаться. Чудища тоже смирялись, припадали к его тощим ногам и замирали. Казалось, в их глазах поблескивали искорки слез. Старец спокойно покачивался над ними.