Дмитрий Пригов - Москва

11 | 00888 Две юные совсем девицы
8120 В кафе-мороженом сидят
Напротив их сидит поэт
И смотрит нежные их лица
Потом он им и говорит:
О, юные!
Нежные!
Невообразимые!
Поражающие душу щемящим чувством видимого
с высоты моего сокрушительного возраста, лет убегающих, срока приближающегося, уже выглядывающего из-за вашего нежно-холодеющего плечика, в мои глаза пристально через ваши головы вглядывающегося, но еще сохраняющего видимость молодости ваших лет, чтобы ловко увертываться при грациозном повороте головок ваших маленьких и чистых, для быстрого взглядывания за спину существа в чем-то вам самим подобного, но уже стянувшего черты лица своего, то есть и вашего тоже – милые! худенькие мои! – стальной сетью необратимости, невозвратимости, неотвратимости, невозвратности в это тихое предвечернее кафе, мягким холодком детского мороженного овеянного, невозвратимости взгляда поэта меланхолического лелеющего, знающего и наполняющего все окружение и ваши чистые бескачественные личики, мордочки лисьи, спинки лягушачьи, ручки беличьи сиянием смиренного, неподвластного еще ему в свободном, своевольном пользовании, но лишь эпизодически, набегами тайными, случайным взблескиванием чернеющих глаз фосфорических, поворотами нежного тела юности взвращающейся, беспредельного и неоднонаправленного Эроса.

11 | 00889 Первая конная, пан и барон
8124 Шли друг на друга от разных сторон
Шли они шли и в итоге пришли
В общем-то в землю в итоге ушли
И тополя шелестят с подоконника:
Нет на земле твоего первоконника
И пана нет, и барона нет, и царя нет, и героя нет, и первого
в стране дезертира нет, и ассенизатора революции нет, а чего нет – того уж нет, извините.

11 | 00890 Мы были молоды с тобой
8128 Как Киевская Русь прекрасны
А там пришел Иван Ужасный
А после первый и второй
Пришли большие Александры
А следом первый и второй
Пришли за ними Николаи
А там и разные Кассандры
И вместе с ними Далай-ламы
А там и наша смерть стоит
Какое имя предстоит
Ей дать —
И не знаю даже
Какое дадим —
Под таким и будет значиться в неописуемых пределах наших, в порывах бурного нетерпения перехлестывая границы исторические, обретая неведомые нам оттенки и придыхания, гримасы и благоволения в сердцах нам неведомых, утверждаясь волею своей, и нас тем самым в сердцах оных, нам неведомых ни по виду, ни по жару, ни по предназначению, измененными, но и неизменными, вечными, помимо своей воли и воли тех, принимающих – утверждая.

11 | 00891 Жил я тихо поживался
8131 В кулинарию ходил
И по мере слабых сил
Очень многим убивался
Но под вечер восходил
На седьмой этаж свой Грозный
Все что вместе – стало розно
Все что розно – во един
Некий
Сплелось
Под взглядом моим в дали голубой мной
прозревающим прозреваемой.

11 | 00892 Январскою стужею, зимней порою
В вечернем окне как салют
Холодным сияньем горит надо мною
Вершина горы Монсальват
И тут же встают за моею спиною
Два рыцаря – Свен и Гундлах
Один поднимает огромное знамя
Другой – его кости и прах
Один запевает победные гимны
Другой закрывает лицо…
Прощайте, родные, я с вами погибну
Вот только февраль на крыльцо
Ступит

11 | 00893 Я был порой велик как Данте
Седьмого снизу этажа
Когда российская веданта
Вздымалась подо мной дыша
Весь внешневидимый маразм
Преобразуя в исихазм
Пламенеющий
В своем кружении
В своем кружении завораживающем всех по должным им уровням и этажам распределяя, просветление и любовь соответствующие вселяя – иерархия! иерархия небесная, иерархия благословенная, люби! люби нас, пронзай нас энергией своей! —
вот она! вот она! Русь святая! (в этом смысле)

11 | 00894 Не солнце ли спину печет-припекает
Мать сына родного корит-укоряет:
Так что ж ты, подлец, все в постели валяешься
Лишь к ночи, как тать-уголовник сбираешься
Он ей отвечает: Прости меня, мати
Такая мне жизнь, что от всех мне ебати
Художник я есть, я для мира – иное
И дело мое, как и татя – ночное
Тайное