Александр Бренер - Проделка в Эрмитаже

Только мир не шевелится,
Словно мир этот – больница,
И лекарство и-го-го
Уж не лечит никого.

Ох, сколько я сменил квартирок —
И все-то были не мои.
Ох, сколько я стерпел придирок —
Да ни одной, друзья мои!

Я воровал и сам украден
Бывал цыганками небес,
И я имел не меньше ссадин,
Чем душ имел я и телес.

Но говорить не научился
Я на родимом языке
И под любимую мочился,
Когда с ней спал на тюфяке.

Еще я матери полтинник
На день рожденья пожалел,
Зато, весёлый матершинник,
Я песню грустную ей спел.

И потому сегодня утром
Сломал я солнце пополам,
Но только моль одна и пудра
Посыпались к моим ногам.

В центре Парижа,
К Сене поближе,
В тени Notre-Dame
Я видел Madame.

Возраст – неясен,
Прищур – опасен,
В накидку шуба,
И скалит зубы.

Под шубой прелой —
Голое тело.
И ступни тоже
В своей лишь коже.

Зимой и летом
На месте этом
Стоит, как древо —
Ни вправо, ни влево.

Вокруг – туристы,
Бомжи, букинисты,
Жандармы тоже,
И прочие рожи.

Собаки, урки,
В тужурках турки,
Бабёнки в гриме —
Все мимо, мимо.

Она же – в мехе,
Пупок в прорехе —
Стоит все там же,
Не емши, не спамши.

Как это странно…
Но раз утром ранo
Некий японец
Ей кинул червонец.

Денек был светел.
Я сам свидетель:
Деньги упали,
Но их не взяли.

Вздрогнула шуба,
И этак негрубо,
Но – хоть охай, хоть ахай —
«Да пошел ты на хуй!» —

Донеслось до химер.
Я и сам, старый хер,
Это слыхал
И вам передал.

Вот вошел я в галерею
И давай орать скорее:
«Хватит ждать вам тут Годо!
Подавайте мне бордо!»

Всполошилась галерея.
Гнать меня хотели в шею.
Но застрял я в их дверях,
Как Синдбад в семи морях.

Так в преддверьи галереи
И сижу я, свирепея,
А вокруг холсты висят
Словно декабристы – в ряд.

Неужели в галерее
Я в итоге околею?
Или мне поможет Бог,
Как Артюру он помог?

Я ношу громадные ботинки —
Специально, чтобы было плохо.
Я хожу по меловой тропинке
Шаркающим шагом скомороха.

У меня дурацкие замашки:
Я говно люблю, как кот – сметану,
Потому что милые какашки
Отрицают лживую осанну.

Какать я дерзаю при народе,
Чтоб народ и сам стал посмелее,
Это для меня в каком-то роде
То же, что огнём рыгать на Змея.

Бубен я ношу в своей котомке
И пляшу на ярмарках вприсядку,
Но купцы от песен моих громких
Убегают к черту без оглядки.

Розами я бью вельмож по роже.
Роза – это нежное растенье,
Но когда шипами вам по роже —
Станете совсем иного мненья.

Я порой бываю очень смелым,
А порой – плакучая мимоза.
И любой придурок между делом
Может в сердце мне вогнать занозу.

Я глубокие читаю книжки,
Но люблю в них только анекдоты
И бегу на улицу вприпрыжку
Их использовать как антидоты.

Я хочу быть вишенкою в тесте,
Я хочу быть косточкою в горле,
Я боюсь расстрелян быть на месте,
Я хочу, чтоб в пыль меня растерли.

Голова седа, а чувством зелен,
И стишки пишу, как ловят блошек.
Только я не очень-то уверен,
Что они кусают вас, как кошек.

Я такой же, как природа
В век озоновых прорех, —
Я урод, но у урода
Тоже должен быть успех.

Я к художнику Тишкову
Вдруг вхожу на вернисаж
И вакхически-сурово
Начинаю эпатаж.

Все художники продажны,
И Тишков таков, как все, —
С коллекционером важным
Он стоит во всей красе.

Я кричу: «Привет, миляга!
Ты в Париже? Тыща лет!»
Побледнел он, как бумага,
Пожелтел он, как паркет.

Но, желая скрыть смятенье,
Принимает бодрый вид:
«Ба! Какое совпаденье!
Слышь, в Москве ты не забыт.

Лишь недавно вспоминали
За общественным столом,
Лишь недавно обсуждали,
Заедая пирогом.

Ты – легенда! Ты – треножник!
Ты – весталка! Ты – пиит!
Ты у Вечности заложник!
Ты почти что Вечный жид!»