Шарль Бодлер - Избранное. В переводе Станислава Хромова

Она горит во тьме вселенской ночи
И на века останется светла,
И отразив тот свет, людские очи
В веках померкнут, словно зеркала.

Забавой для тоскующих матросов
Порой бывает долгим жарким днем
Ловить огромных белых альбатросов,
Летящих в море вслед за кораблем.

И вот на палубе красавец этот рослый,
Ступая неуклюже, за собой
Влачит беспомощно, как брошенные весла,
Крыла могучие в стихии грозовой.

Он так взмывал торжественно в лазури,
А здесь вдруг стал смешон и уязвим —
Матрос в насмешку трубкою окурит,
Другой заковыляет вслед за ним.

Так и поэт, – над черной бездной моря
Парит недосягаемый во мгле,
Но крылья исполинские, задоря
Невежд, ходить мешают по земле.

Лететь туда – в туманные просторы,
Где океан с бездонной далью слит,
Где в облаках над ним сверкают горы,
В таинственный над звездами зенит.

Туда, мой дух тревожный, без возврата
Отчаянным пловцом стремишься ты,
Чтоб в тех глубинах встретиться когда-то
С загадкою бездонной темноты.

Бежишь, презрев печать земного тлена,
И низкий кров родного очага,
Чтоб звездный свет свободы вдохновенно,
Как бог Олимпа, пить из родника.

О счастлив тот, кто смог восстать из праха,
Из черной мглы и скорби мировой,
Не ведая раскаянья и страха
В седую высь полет направил свой;

Кто, возлюбив мечту свою, в лазури
Как жаворонок трепетный взлетел —
Ему понятен рев вселенской бури,
И шепот трав, и гул небесных тел.

Природа – храм таинственный, где речи
Неясные, порой, слышны из колоннад,
И в чащу символов нас манит чей-то взгляд,
Где лес знакомый чувства наши лечит.

Где голосов согласных в отдаленьи
Блуждает эхо, мы заметим вдруг,
Как стройно образ, запах, цвет и звук
Сливаются в едином откровеньи.

Где запах свежих девственных полей
Как голос флейты чист, и нежен, как ребенок,
Вот ароматы чувственных страстей,

Что гаммой чувств, где каждый запах тонок —
И мускус, и бензой, и фимиам —
Тревожат область подсознательную нам.

Я полюбил то время золотое,
Где статуй наготу лучистый Феб покоил,
Где люди, глядя в солнечную даль,
Не знали в жизни ложь или печаль.
В природе, что теплом лучей цвела,
Купались обнаженные тела,
Она покой своих детей хранила,
И в изобилии их ласково растила
Кибела – мать всего, и с самого начала
Из бронзовых сосцов всех равно оделяла.
И был отважный опытный эллин
Для женщины и бог, и властелин,
Гордился ею – чистой, воздыхавшей,
Как спелый плод, на землю не упавшей.

А что теперь? Когда поэт стремится
Вновь к наготе природной обратиться
И ей, как прежде, должное воздать,
Он видит лишь чудовищ мерзких рать
И с отвращением глядит – не то, что прежде,
На обнаженных монстров без одежды!
Одни согбенны – груди плоски, хилы,
Жирны другие, третьи – как гориллы.
Как будто во младенчестве их бог
В железа кутал с головы до ног.
Блудливых жен мертвеющая бледность,
Корысть, разврат – и вот закономерность:
Их дочери, что тянутся до срока
К греху, усвоив выгоды порока!

Однако, в наше столь уродливое время
Иную красоту несет людское племя,
Что древним и не снилась вовсе, может —
Печаль и скорбь, что язвой сердце гложет.
То музы современный нам недуг…
И в обществе больном пробьется вдруг
Восторга луч – летами молодыми,
Весельем их, сужденьями прямыми,
Очами голубыми, теплотой —
Ведь юность дарит нам в печали той,
Как по весне цветущий пышно сад,
Прелестной чистоты напевный аромат.

Море сонной в забвении плоти,
Сад высокий любви без тревог —
Рубенс! – С ветром к страстям и к свободе
Мчится жизненный бурный поток.

Леонардо да Винчи – в зеркалах
Улыбаются ангелы там,
Где за ними в заснеженных скалах
Тайна в соснах бредет по пятам.

О, Рембрандт! – Стон больничной палаты
В темных сводах возносится ввысь
Тех, кто жаркой молитвой объяты,
Из зловонных трясин поднялись.