Владимир Шаров: Рама воды

И остатки недолгих строений,
Побелевших, как кости зверей,
Вдоль дороги, как цепь поколений
И как памятник жизни своей.

Среди долгих хорезмских равнин
Кочевать пропадает охота,
От жарою иссушенных глин
Слышен запах верблюжьего пота.

Здесь у мутной землистой реки,
Ток которой похож на песчаный,
Совершают намаз старики
На туркменском наречье гортанном.

И им чудится в этой воде,
Продолжающей путь свой к Аралу,
Столкновенье коней и людей
И походов пророка начало.

Вес тела живого в шагах,
Легки потаенные звери,
В бесшумных, безлистных лесах
Им голые ветви отмерят
Срок жизни на гибких весах.
И слышно, но к лету все глуше,
Как, к каждому телу сходя,
На землю звериные души
Стекают по каплям дождя.

Как хозяин пасу свою тень,
Где стоит станционный фонарь,
Одевает домам набекрень
Шапки белые снежный январь,

Привокзальный буфет занесен
И засыпан до самых стропил,
В тупике одинокий вагон
Формировщик составов забыл;

Осторожно, как стадо коров,
Наступает на рельсы метель,
Среди ряда фонарных столбов
И моя удлиненная тень,

И пока я стою на свету,
Свое малое стадо храня,
Пересвистываясь на ветру,
Провода зазывают меня.

В лесу в апреле сыро и тепло,
От прелых листьев слабый запах тленья,
Лицо земли, смягчившись, проросло
Травою всепрощенья и забвенья.
Как стаял снег, вернулась осень в лес,
Ее черты, как в маске погребальной
Он уберег, но дух ее исчез,
И только запах, поздний и опальный,
Остался у земли среди корней:
Так пахнут в старом доме половицы.
Как говорят, он ровно сорок дней,
До середины мая, сохранится.

Неспешная, как наше ремесло,
На холм с трудом поднимется дорога,
Она была протоптана от Бога
В какое-то заблудшее село,

Она прошла через лесную глушь,
Через поля, покрытые снегами,
Прибитая тяжелыми шагами,
Окаменев от человечьих душ.

Болотной рыжею водой
Затоплен лес по всей низине,
Здесь время копится на глине
По капле мягкою рудой.

Через листву стекает свет,
Такой же медленный, как воды;
Вкрапление чужой породы,
На дне он оставляет след.

Деревья ходят по воде
Христом, оторванным от почвы,
Тела тонки и худосочны,
Как у родившихся в беде.

Между собой они сплелись,
И нет ни одного изгоя.
Соединенные судьбою
В них крест и человек срослись.

В расселины между больших деревьев
Из чаши леса вытекает свет.
Приблизит ночь и сохранит от бед
Паучья сеть ветвей – гнездовье зверя.

Здесь колыбель и здесь его дорога;
Рождая из себя свой след, как нить,
По чаще леса будет зверь кружить,
Он ткач следов и он ловец пред Богом.

Всю озерную воду
Обойдет он по кругу,
А потом за холмы перевалит,
Эту заметь и вьюгу,
Как чужую подругу,
В камышах он купаться оставит.

Только травы в июне так ложатся под ветер,
Лед припая здесь берег пологий наметил,
И, спускаясь с холма, не дойдут до воды
Занесенные снегом сквозные сады.

И, как травы, снега, огибая деревни,
В степь уйдут, словно племя
кочевников древних.

Среди болотных мхов, в их стаде,
Остались черные стволы,
Но в погруженной колоннаде
Цвета неясны и слабы.

Среди колонн, где, как в аллее,
Свет в полдень находил свой путь,
Вода проросшая густеет
И силится себя замкнуть.

Вокруг стволов кольцо сужая,
Сосудами тугих ходов
Пронижет воду жизнь чужая,
Так в дереве, растущем вспять,
Сжимаются круги годов
И можно семя угадать.

Уснет окрестная страна,
Землею зарастет вода,
Она последними глазами
В себя саму обращена.