Татьяна Алфёрова: Территория Евы

Вопрошать с кокетством живых у мертвых

«как вы там?» – не то «как без вас теперь?»,

опошляя строку в заученных твердых,

то есть «гнать» и «видеть, держать, терпеть»…

У несчастья глаголов немного, разве

на один, безысходный, от счастья в плюс:

«умереть», а дальше с полудня праздность,

никуда сегодня не тороплюсь;

не напиться: похоже, коньяк стерилен,

то есть мне без градусов им «дышать»,

то есть что б о спряженьях ни говорили,

«ненавидеть» проще, чем «возвышать»;

и от серых выдохов угорая,

от верченья мышей на могиле льва

догадаешься: смерть – вторая,

а молва – вообще нулевая,

только Он и умел для края,

для предела найти слова.

Осень скачет, скачет осень сама,

с нею ветер – у груди злой шаман;

разгуляться, раскидать все дома,

чтоб соперница не скрала – зима,

чтоб не скрыла под периной тугой

кровь и золото, тот свет дорогой.

Чтобы всё прожить сейчас, оборвать,

колыбелью прирастает кровать:

хочешь, в мае, хочешь, летом роди —

и другой шаман вскричит у груди.

Слепая суета в просторном стойле лета,

крушение жары, осоки вошкотня,

биение смолы в грудных еловых клетках

и выцветший узор оконного огня.

Толкается, орет летающая мелочь,

такая же – что здесь, что посреди войны,

которая опять прерваться не сумела,

чтоб барабан ночей нам выбил тишины.

Слетает тень с кустов и падает на склоны,

и тень ушедших нам под нею не видна.

Их продолжают мчать идеи, эшелоны,

прожорливая ночь и спелая война.

Любившие меня! Из пустоты

октябрьского чернеющего лона

через ветвей артритные персты,

забывших ту сумятицу влюбленной

в неверный ветер рощи молодой,

над паутиной, воздухом влекомой

куда угодно, только не домой,

спрошу, закинув голову: «Легко вам?»

Молчат деревья. Складкой облака

луну и звезды схлопывают на ночь.

Когда-то врали, что печаль легка,

а нынче новый вячеслав иваныч

лепечет о фрустрации вовне,

и осень запрокинется в войне.

Но самый юный из сгоревших в жерле сна

расскажет мне, чем кончится война.

Где зеркальце, расческа и духи?

Все так размыто, так недолговечно.

Запутавшийся в стеблях трав кузнечик —

день завтрашний. Какие пустяки

меня одолевают. Что гадать

о будущем, когда мы пролетели

транзитом станцию и две недели

в корзину бросили, чтоб снова все начать!

Да только остановки нет и нет.

Кто знает, что действительно весомо?

Где ждать нас? Мы нигде не будем дома.

Мелькающий царапающий свет.

Чем дальше, тем скромнее мой багаж.

Воспоминанья легче, чем прогнозы.

Как хороши, как свежи будут розы,

когда я спрыгну… Руку мне подашь?

Выведи меня.

########## На зимний день.

Под мохнатые оснеженные ветки.

Воркотаньем голубей меня одень,

чтобы было что подсматривать соседке.

Коридора дуло – черная дыра.

Отойдем подальше, чтоб не обстреляли.

Я придумала слова еще вчера.

Рук участие в старинном ритуале.

Не гляди вокруг, а только вниз,

на мое лицо. Дышать как сложно!

А на небе, хохоча, завис

диск оранжевый, нахальный, невозможный.

Неторопливое солнце взошло над заливом.

Влажно вздохнули луга, пробудившись для пиршеств.

Звук прокатился блестящей овальной маслиной,

синим сутулым бакланом заплакал на пирсе.

Пальмы скульптурно в несмелых лучах отвердели.

Мелкий потешный божок, подвернувши копытце,

тужится звуки извлечь из короткой свирели,

над экзерсисом смеются ревнивые птицы.

Вне композиции, неторопливее солнца,

с нимбом из роз алебастровых окоченевших,

в позе парад принимающего Македонца

бог грузнотелый раздумчиво бороду чешет.

Голубое по бокам и сверху небо.

Голубое под ногами, снизу, море.

Быстроногий овен – солнечная небыль —

аккуратные копытца в шелк уронит.

Золотые завитки скрывают очерк

плавных маленьких ступней. Эфир недвижен,

и горит лицо, но ветер знать не хочет.