Стефания Данилова - Неудержимолость

Повзрослеть – это значит забить. Пусть я буду детская,
и смешная, как будто мне вновь четырнадцать.
Не изменится ни время, ни место действия.
Нам бы рома со льдом.
И к Чёрному морю двинуться.
Слово best искони заложено в слове бестия,
как друг в друге – мы.
Так давай же взрывать гостиницы.

Я работаю там, где снег. Очень много снега.
Лишь дурак по этому снегу пройдет ногами.
Я встречаю человека за человеком,
желающих потрогать его руками.

Эти люди идут не ко мне, а к сугробам в гости.
Я улыбаюсь, дарю им свои рисунки.
Они набирают снега полные горсти.
Размещают бескрайний Север в пределах сумки.

А те, кто боится холода или света
честней хирургической лампы и даже Солнца,
сюда не придут, пытаясь спастись от ветра,
дующего из головы. Я сюда был сослан

не в наказание, а по зову холодной крови,
текущей, как время, по синеватым жилам.
Снежинки ложатся спать на мои брови.
Я сам был когда-то снегом. Я жизнь прожил им.

Я лето и сотню лет мастерил сани,
в которых еду домой, счастливый чего-то сильно.

За спиной нарастает северное сияние
вывески книжного магазина,

где я работаю год и еще буду.
Я меняю мёртвую зелень на снег живой,
то есть, по факту, немного творю чудо.

А этот – бери даром.

Он полностью твой.

я прошу Тебя: дай мне уехать,
если можно, на две-три недели,
по эфиру гуляют помехи,
мне хронически все надоели.

не хочу я ни быть, ни казаться,
тошно мне среди душекрасилен
мне наврядли помогут в Казанском,
если даже Исаакий бессилен.

пусть из грязи в князья прутся танки
по исколотым жилочкам улиц,
мне наврядли поможет Фонтанка,
если даже Нева отвернулась.

стал чужим диалог голубиный,
я иду за молчаньем в аптеку,
мне наврядли поможет Любимый,
раз Никто – человек человеку.

обратили Мечту анекдотом,
изменив ей пароли и явки,
мне навряд ли поможет хоть кто-то,
если море запряталось в якорь.

зимний холод и летняя зелень,
из окна пьянибратские виды,
дай мне комнату площадью с Землю,
я могу обещать, что не выйду.

ну же! перечеркни мои планы,
Ты же здесь самый главный новатор,
только «Землю» впиши мне с заглавной:
мне до строчной еще рановато.

Ставь на верных, детка. Всегда на них.
Отзвучит вторичный паршивый стих,
замолчит раскрашенный свистопляс,
отведет толпа сто потухших глаз там,
где градус выше, а шутки – ниже.

Ставь на верных, детка. Настанет час,
и с фонарных стволов облетят афиши.
И сойдет лавинами макияж
с тех, которым ломаный грош не дашь,
как проткнёшь их мыльный раздутый имидж.
С тех, которым манных не нужно каш,
только звёздную манну с небес, мой паж,
их природной наглости не отнимешь.

Можно сделать грудь, можно сделать стаж,
манекен рядить в соболя, в плюмаж,
и ходить с раскатанною губою,
получать проценты с самопродаж,
над людьми возвыситься на этаж,
но не над собою.

Ставь на верных, детка. На тех, кому
понимаешь: завидовать ни к чему,
не дворянской, а – дворовой породы.
Горе бродит в них от ума куму,
но не бродит хмель: такова природа.
К ним любовь придёт, и виной тому
тяготенье сердец народа.

Их сейчас не знает почти никто,
но полюбят накрепко их потом
Не за модный вид, не за медный профиль.
Не за вовремя поданный шефу кофе.
Не за это. И, Господи, не за то,
как бывает на фабриках звёзд в начале:
снят сначала фильм, а потом – пальто,
а потом – давай-ка с тобой вальтом.
Каждый истинный голос – сейчас фантом.
Золотой горой за закрытым ртом
высится молчанье.

И, когда последняя из афиш
тех, о ком бездумно кричал Париж
и отпродюсировал нувориш,
тех, с кем, в общем, с лёгкостью переспишь,
если дашь конфетку,
тех, кто ярок да звонок секунду лишь,
облетает с ветки,
чей-то голос пронзает собою тишь:

«Ставь на верных, детка.»

Кто же верные?
Как их сейчас найти?
Бьют с размаху лежачие их пути —
равнодушием,
непризнаньем.
В чистом поле воин – всегда один.