Наталия Аверто - Жасминовый вечер

Я – медуза в тропических дебрях Дананга.
Я – тоска кораблей, уходящих из порта.
Я – скучающий рот одинокого банджо.
Я – маслина в пупке избежавшей аборта.

Что ты видел во мне – сероглазую стерву?
Нимфу нежную или крестьянскую лошадь?
Может, самку-крольчиху, трясущую курвой,
Может, течную суку? А может, а может…

Я – жасмин в духоте биогенных аминов.
Я – отрава свиней, обожравшихся насмерть.
Я – лекарство для тех, кто, привычки отринув,
Догоняет своё ускользнувшее счастье

Светит жезлом в ночи, отражаясь от шторы
Ванной комнаты душа тугая насадка.
Можно – вечно пытаться вести разговоры.
Нужно – голой бежать от тебя без оглядки.

Приоденется утро рассвета коростой.
Пьяный бог, чертыхаясь, потянется к виски.
Это было мучительно сладко и просто.
До свидос, мой чудесный, прощай, мой мачисто!

Синие тени ложились на снег.
Вдоль по шоссе ковылял человек.

С палочкой чёрной в дрожащей руке,
С рваной десяткой в пустом кошельке.

И оглянуться старался народ:
«Где он? И кто он? Куда он идёт?»

Страшно, наверно, шагать в никуда,
Где вместо света – ночная звезда?

Шел он не день, и не год, и не два.
В тёплой душе копошились слова:

Что благодарен он миру за то,
Что малость греет худое пальто,

Что сбитых ног не закончена песнь,
Что каждый день есть что пить и что есть…

Жизнь так давно обкусала его —
Он не боялся уже ничего.

Он удивлялся, что люди в тоске.
Будь его жизней и больше, чем две,

Даже одну б он не тратил на грусть.
Осточертела работа? – ну пусть!

Дома достали родные вконец?
Сколько же в мире дорожных колец!

Гравий хрустел, и хрустела нога.
Даже такою – мне жизнь дорога!

Сколько миров, и любви, и тепла.
Жалко, что Анечка не дожила…

Женщины полнеют, к сожаленью,
Отрожавшись или без детей.
Вес их измеряется не мерой
Эталонной, а величиной потерь.

Суть холодных шкафчиков желаний
Замещает им воспоминанья:

Вот обиды, исчерпав пределы,
Переходят болевой порог —
И уже, глядишь, зефирчик съела,
А потом конфетку, и пирог…

В полдень-то обедать не хотела,
Сэкономив будто на детей.
Суп вчерашний в думах разогрела,
Макароны, словно бы во сне.
И ещё потом котлетку в дело —
Ту, что утром дочка не доела —
Не выбрасывать ж её совсем!

Но теснятся мысли беспокойно,
Будто люди в тамбуре весной:
«Ну-ка я коробочку открою
С ассорти московским. Боже мой!

Вот точно такие же конфеты
С коньяком мы кушали в кафе…
Милый мой, единственный, ну где ты?
Хоть бы раз ты вспомнил обо мне!»

Ей хоть пару месяцев до края
Просыпаться с тем бы, для кого,
Квадриально Еву создавая,
Мудрый Бог не досмотрел всего:

Не подумал он, что можно встретить
Не того по жизни и не ту.
И потом нести до самой смерти
Будто крест на гору, как беду.

И прошлась бы ты походкой твёрдой,
Плюнув, что заёкало в груди,
И сказала б дама на платформе
Сетунь дочке: «Вон фотомодель, гляди!»

«Не из этого ребра я, Боже,
А его ваяние – не с ним.
Знаю – славный, добрый и хороший,
Только суждено мне быть с другим!»

Отревётся, но заплачут дети…
И решив судьбу наверняка,
В тесном дюже мамином браслете
За пирожным тянется рука.

…Бросят взгляд без одобренья люди,
Иногда поморщится подросток
Невзначай, мол, слишком велика.
Не судите, не судимы будьте.
Не встречайте по фигуре. Просто
Это – нелюбимая. Пока.

Раннее утро.
Площадь.
Восемь серых «Логанов» в ряд
Спят.

Проще
Подойти к такси
И сказать: «Амиго,
Камрад,
Брат.

Друг!
Отвези
Туда, где сходятся брови дорог.
В лес.
В луг.
В стог.

Попроси
За это хоть сто, хоть тыщу
С лишним – отыщем»

Уйду
Навсегда,
И пусть меня ищут!

Звезду
Заключу в непрочный
Слабый кулак.
Так