Павел Алешин - Тихий свет. Книга стихов

в нагую тайну эту вслушивайся – неминуем

и листопад, что золотым растает поцелуем.

Сияют ярко на снегу

осколки света золотого —

на том и этом берегу

неумолкающего слова —

неумолкающей звезды,

явившейся из ниоткуда,

о, как нечаянно просты

предвестие и память чуда!

И тает, тает – никогда

нет! не растает нежность света,

вернется нá небо звезда,

как обещание ответа, —

о, золотеющая белизна —

ты, белоснежность, нежность, снежность!

В осколках пусть, но нам дана

надежды новой неизбежность.

Еще зимы не сказаны слова,

ее напоминание о свете.

Сквозь белизну сияет синева,

что без усилий ясно видят дети.

Сквозь белизну сияет синева,

и мы, лишь мы, всегда за свет в ответе.

И в снегопада хрупкой глубине

лелеять свет, лелеять умиленье —

как будто встать с собою наравне,

приветствуя в ночи богоявленье,

со звездами сродниться на земле,

природы разгадав своей знаменья.

Шепотом озер и рек,

всполохами света – снег.

Что там, в белой белизне,

смотрит, словно в полусне,

древней мудростью на нас,

миллионом снежных глаз?

Всполохами света – снег.

Всполохами снега – свет.

О, слушай, слушай тишину,

задумчивую снегопада —

немолкнущую белизну,

которой ничего не надо.

Не верь во тьму, не верь во тьму.

И белизны, подобной сну,

почувствуй чистоту живую,

почувствуй света глубину,

что превозможет тьму любую.

Не верь во тьму, не верь во тьму.

И даже там, где света нет,

сейчас где света нет ответа,

он есть, он есть – в тебе тот свет,

снегами сохраненный, это

немолкнущий бессмертный свет.

О рае говорить сложнее, чем об аде:

гармония пронзительней, больней,

когда ты свет творишь, хоть сам с собой в разладе,

но тем и свет стремительней, нежней.

О, тьма легко впускает, манит, принимает,

не требуя ни дара, ни труда.

А свет – творимый и творящий – обнажает

и сердце хрупким делает всегда.

И хрупким, и огромным – все вбирая,

оно горит напоминаньем рая.

Море,

я узнаю твой голос —

вечный, изменчивый, вечно изменчивый,

но всегда – глубокий,

древний и юный, древностью юный,

но всегда – правдивый.

Голос твой, кроткий и грозный,

раз услышав, уже не забыть.

Голос твой, море,

я не могу позабыть.

Нет для меня никого роднее,

море,

голоса твоего.

Misi me per l’alto mare aperto.

Море,

я снова в объятьях твоих,

всегда я в объятьях твоих,

море,

и иного пути —

нет.

Глазами прислушайся: дышит небо —

дышит небо, даруя свет.

И сердцем прислушайся: улыбается небо—

улыбается небо всегда в ответ.

Руками прислушайся: это – море,

море сияющих масс.

Всем телом прислушайся: это море

соединило нас

неразделимо:

вовек, сейчас —

неразделимы,

и вечен тот самый час —

девятый час —

нежности нашей.

I

Разлука

Он не мог уснуть.

Он пытался вспомнить свою возлюбленную.

Он боялся, что, уснув, он совсем позабудет

ее ускользающий образ.

Ее образ —

такой далекий:

сиянье самой далекой звезды сейчас казалось ему ближе;

и такой близкий:

его руки еще горели страстной нежностью ее рук.

Ее образ

ускользал от него.

А за окном веял ветер,

белый от снега,

видимым шепотом юной луны,

склонившейся низко,

словно желавшей

щекою коснуться земли,

чтобы серебряным прикосновением – одним только прикосновением —

поведать свою сокровенную тайну.

И в одно мгновенье он вспомнил,

что та, кого он пытался вспомнить,

что та, чей ускользающий образ он боялся, уснув, позабыть,

и была луною,

этой спокойной луною,

этой серебряною луною.

II

Прикосновение

Человек мучился бессонницей. Это мог быть кто угодно. Его мысли летели так же быстро, как облака под бездонной пустыней неба, так же беспричинно, как снежные вихри над бескрайней пустыней поля.

В какое-то мгновение облака расступились и открыли небо, и луна улыбкой, теплой, как аромат жасмина, коснулась лица человека, страдавшего от бессонницы. И он улыбнулся в ответ, потому что почувствовал ее тепло, настоящее, хотя и такое далекое.