В далеких чащобах искали
Волхвы обгоревший металл.
И в горне расплавив, ковали
Звенящую светлую сталь.
 
Чтоб Меч получился на славу,
Его закаляли в крови.
И рунами слева направо
Писали: «Живых не убий!»
 
Веками служил Он защитой
Земли от невидимых сил.
Но всё это было забыто.
Лишь Меч ничего не забыл.
 
Как прежде призывно сияет
Клинок, предваряя удар.
И падшие ангелы знают:
Не сломан ещё Светозар…
 
Он ждёт своего господина,
Сокрытый в уральских горах.
Чтоб снова в лихую годину
Пылать в беспощадных руках.
 
Бутонами царственных лилий
Твои глаза распахнулись…
Им вслед поцелуи взмыли:
Летели – не дотянулись….
 
И руки, как шёлк, ускользали,
И губы терялись во мраке…
От счастья сердце устало,
А ветер молился и плакал.
 
В предутренней зыбкой дымке,
Обласканной страстью и болью,
Ты стала совсем невидимкой,
Всю нежность отдав – на волю!
 
На место, где ты стояла,
Я бросил сухую розу.
И жизнь вдруг казаться стала
Листом недописанной прозы.
 
Я писал картины на бумаге.
Буквами. Понятия сплелись.
Не прощаясь, в тёмные овраги
Ускользнула каторжная мысль…
 
На обрывке скомканных обоев
Разлилась пугающая блажь —
Незаметно, будто сам собою,
Появился призрачный пейзаж.
 
Я подумал: мысль освободилась,
Вырвалась в пространство высших каст.
А зачем? Чего она добилась?
И кому отдать такой балласт?
 
«Ночь. Расчленён на тринадцать частей…»
 
Ночь. Расчленён на тринадцать частей.
Почти что Озирис…
Там, у скрещенья небесных путей,
Ядовито и зло светит Сириус.
 
Мысли и чувства разбросаны ветром.
Никому не собрать.
Тысячелетия и километры
Верность забвенью хранят.
 
Ищешь меня тринадцатый день.
Почти что Исида…
Летишь в колеснице снегов и дождей,
Земною печалью укрыта…
 
Полно страдать. Этой жизни ничтожной
Я подарил Новый Храм.
Где больше не будет рабов и наложниц,
И песен – лживым богам.
 
Я немерено пил. И, не выдержав крен,
Повалился на пол и вошёл в свою тень.
Я увидел реальность с другой стороны:
Там бурлили, сливаясь, кошмарные сны.
По изломанным граням, сметая порог,
Искажённую тень затянуло в поток…
Мне открылась изнанка знакомых вещей,
Где живое начало мертвее мощей.
Разглядев Демиурга, я в страхе бежал.
И теперь я не пью. Навсегда завязал.
 
Десяток книг, магнитофон, гитара —
Вот всё, что у меня, пожалуй, есть.
Ещё полдюжины немытой тары,
Да на столе окурков Эверест…
 
Бренчит гитара без одной струны,
Трещит «кассетник» словно кофемолка.
А я хочу минуту тишины —
Но все вокруг болтают без умолку.
 
Вот выброшу «кассетник» из окна,
Отдам соседу старую гитару,
Снесу в ларёк скопившуюся тару
И на гроши куплю бутыль вина…
 
Тебя, как тоненький бокал,
Под сводами готического зала
В томящихся руках держал,
Ты мне, смеясь, отчаянно сказала:
«Возьми, возьми скорей. Я так устала».
 
Незримый музыкант повёл смычок,
И петля рук, наброшенных на плечи,
Скользнула плавно к шее. Слился вдох…
Весь вечер в серебре слезились свечи,
И жить хотелось радостней и легче…
 
Сплетенье душ и невесомых тел
В потоке дивной музыки витало,
Стремясь в далёкий призрачный предел,
Где скрыто нашей вечности начало
И то, о чём так сладостно молчалось…
 
Восторг уснул, но нежность заставляла
Забыть всё то, что было и что есть,
Умерить страсть слепящего накала
И свято целовать тебя, как крест,
Найдя в любви божественную месть…
 
Читать дальше