Валерий Симанович - Vector Spiritus

1990 г.

Левой ногой – по зелёной траве,
С предвосхищеньем в хмельной голове.
Навстречу желаниям юных богинь,
Пьющих из глаз моих ультрамарин.
Звуки чеканя в кузнице слов
Из предрассудков и сумрачных снов.
В панцирь бессмертия дух облачив,
Чествую всех, кто напорист и жив.
Жду воплощения смелых идей.
И людям не веря, верю в людей.

1991 г.

Я – человек-ядро.
Ко мне – на пушечный выстрел…
Неотвратимо в срок
Огонь бока мои выбрил.

Не целясь – в любую грудь,
Любую точку города.
Неуловимый как ртуть,
Потяжелее золота.

Предпочитаю полёт
Свободному падению,
Чтобы жара – там, где лёд,
И постоянное жжение…

Я – неожидан как гром!
Совсем не умею – назад.
Я – человек-ядро,
Пущенный наугад.

1991 г.

Отдыхали без просыха,
Танцевали не в лад
Под картонным подсолнухом,
В обрамленьи гирлянд;
Истоптали подошвы
Вплоть до самых колен,
Хохотали истошней
Кровожадных гиен;
Разрывали могилы,
Хоронили живых,
Тротуары мостили
Переплётами книг.
Всё пустили на ветер,
Без хлопот и войны,
Карнавальные дети
Сумасшедшей страны.
Но закончилась брага
В високосном году,
И весёлые флаги
Утонули в чаду…

1991 г.

И был твой взгляд окамасутрен,
Обрахмапутрен в полный рост.
Меня нашли живым под утро,
Без денег, втоптанным в компост…

И, взяв топор на встречу с гуру,
Я поспешил в знакомый дом,
Чтоб посвятить себя в авгуры
Его горячим потрошком.

А остальную мяса груду
Продать (чтоб знал, чему учить!)
Соседу – он из секты Вуду.
Вот только б не продешевить…

1991г.

…И вот под рукой телефон,
и некому позвонить.
Какой же бездарный я выдумал сон…
Хотел помолиться —
некого даже молить.
Встал.
С глазами бездомной собаки
пошёл искать себя.
По улице брёл в предчувствии драки.
Думал:
сумел жить не живя,
А теперь вот хочу суметь
не умирая умереть.
Заявлял о победе,
как последний нахал.
Всех обманывал.
И всё ждал…
Подытожил.
Успел.
Человек… без греха.
Никто не поможет,
никому не жаль.
Истина!
Где ты дрейфуешь,
старуха?
Путаясь в хаосе каторжных мыслей,
меняя векторы духа,
Я давно перешёл на числа,
Но в сердце по-прежнему глухо.
Объясни, наконец,
для чего нам слова,
В которых нельзя отразить,
Как у казнённого мира болит
Отрубленная голова?!
Молчишь.
Не торопишься множить печали.
Да и я не намерен себе изменить.
И лишь телефон
сквозь мембрану
устало
Просит настойчиво:
«Пить…
Пить…
Пить…»

1991 г.

Я скрывался от всех на пустом чердаке,
Презирая житейские драмы,
Разрезал зеркала и на каждом куске
Отрешенно писал анаграммы.

Я пытался постичь в отражении суть
Запредельных духовных стремлений.
И всегда в глубине обнаруживал муть,
Несмотря на настойчивость бдений.

Но весною во сне мне привиделся холм,
Где, затмивши полнеба крылами,
Восседает Валькирия с белым копьём,
В намерении властвовать нами…

Пораженный любовью, я шёл наугад,
Напрямик по лесам и болотам.
Не пытаясь присесть и вернуться назад,
Изнывая от грязи и пота…

Я пришёл, я коснулся устами колен.
И, взглянув в леденящие очи,
Попросился навеки в губительный плен,
Обещая согреть её ночи.

Но ударами крыл я был сброшен с холма,
Показательно, быстро и чинно…
И теперь для меня – что сума, что тюрьма,
Что безвестная смерть – всё едино.

Для неё – слишком грязен,
Для других – слишком чист.
Воплощённый для казни,
Влюблённый Нарцисс.

1992 г.

Расстреляли его в октябре.
А когда первый снег закружился,
Он вернулся к своей сестре,
Ветром северным в стены бился.

Не найдя отворённых дверей,
Он пролился дождём весенним.
И когда она шла на заре,
Целовал ей росою колени.