Нина Павлова - Я останусь с тобой навсегда

И в Петербурге, и в Торжке
метели буйно-снежные,
а в нашем южном городке…
Прогноз…
Дожди по-прежнему.

Взгляд прищурив, в пёстром платье
осень нежится в лучах;
треплет огненные складки
ветерок шальной, ворча…

Нелегко в фасоне трудном
прояснить, что есть к чему,
он натешившись над юбкой,
ворот хочет расстегнуть.

Позабыв про осторожность,
изо всех стараясь сил,
превращает шёлк без ножниц
в золотящийся утиль.

Дарит ласковое солнце
лоскутам волшебный блеск.
Осень, млея, шепчет сонно:
«Отдохни чуток, шельмец».

Ей наряд ничуть не жалко…
дерзкий ей дороже гость,
у неё одежды яркой —
больше, чем на небе звёзд.

Огнём поверхность неба рассекая,
вниз шалая торопится звезда.
Летит к земле стремительно, не зная,
что ей не приземлиться никогда.

Безумная… спешит незванной гостьей
таинственным законам вопреки,
и тянутся за узкою полоской
похожие на свечи огоньки.

Не дав ей шанс,
наступит крах мечтаньям,
прервёт полёт незримая рука,
дым белый во мгновение растаяв,
осядет на плывущих облаках.

Не будет в небе шума никакого
из-за несчастья со звездой одной,
холодные светила завтра снова
зажгутся над Вселенной в час ночной.

День уходит…
Осенняя пряность,
пропитав интерьер, затаилась в углах;
на кокетливость штор полотняных
тень бесстрастных лучей кружевно улеглась.

Издали ′синеву обнимая,
безбоязненно взгляд мой скользит по волнам…
а когда-то штормтрап покоряя,
я молила: «О боги, спасите меня»!

Море дерзко, в мой день именинный
ледяною водой окатив выше глаз,
оплело неземной паутиной…
так…
что кожа моя с ним навеки срослась.

Опускается дымчато вечер.
По холмам бирюзовым блуждает мой взгляд,
не забыв дом у маленькой речки,
я сегодня машу вслед большим кораблям.

На душе с утра метелит.
И на улице метёт.
Мне бы к маме на неделю —
растопить сердечный лёд.

К ней котёнком прижимаясь,
под сухих поленьев треск
рассказать, как мне бывает
одиноко вдалеке.

Внемля мудрости утешной,
мокрый нос в халат уткнув,
под молитву безмятежно
в царстве рук её уснуть.

Пробудившись, утром рано
с песней в горнице прибрать…
Для меня в родных пенатах
стала б мелочью хандра.

На душе с утра метелит.
И на улице метёт.
Мне бы к маме на неделю —
растопить сердечный лёд.

Откуда ты, рыжее чудо,
подарок нежданный с утра,
чтоб не был Пиратом обскубан,
а ну-ка бегом со двора!

И что ты прищурил глазищи,
страдальческий делаешь вид,
нос розовый в ноги мне тычешь;
налью молочка… потерпи…

Какой же ты, право, ледащий.
Что чешешься? Блохи небось?
Ну ладно… запрыгивай в ящик,
незваный до завтрака гость.

Красавчик… что золота слиток,
откушал и тут же ко сну.
Да ты, брат, породы элитной…
А может ты осени внук?

Улетят журавли,
дождь дороги размоет,
с силой буйною ветер листву разметёт,
обнажившись, деревья застынут в покое,
и опять в «однокомнатном доме» её

терпкий дым разольёт чай с лавандой и мятой,
плечи нежно обнимет пуховый платок,
раньше звёзд загорится настольная лампа,
лягут стопки /тетрадей в линейку/ на стол.

Сняв очки…
ровно в полночь она, не вздыхая,
приготовит к утру шарф и платье плиссе,
как всегда…
на шесть тридцать будильник поставит,
чтобы школьную дверь отворить раньше всех.

Спать ложась, плотно сдвинет она занавески,
только мысли во тьме перерыв не возьмут,
будет перед глазами мелькать разноцветно
не усыпанный розами пройденный путь.

Эх, Собака ты, Собака, ты чего идёшь за мной?
Видеть, думаешь, мне сладко взгляд отчаянно-больной.
Знаешь что, подходом тонким сердце де ′вичье не рви.
Зря не ластись к незнакомке, ей сейчас не до любви.