Нина Павлова - Я останусь с тобой навсегда

Поделюсь с тобой жилплощадью,
есть в комоде лишний плед;
по дороге купим овощи,
фарш говяжий для котлет.

Встречу радостную празднуя,
мы устроим тарарам…
«Дружбу нашу —
знай, ушастая,
никогда я не предам.»

Время, душу не мучай уныньем,
чёрный бархат судьба не готовь…
Не спешите за мной, вороные,
под мелодию стёртых подков.

Я тебе посоветую, «ванька»:
«Не дежурь у калитки моей,
не потворствуй желаньям «хозяйки»,
отпусти на свободу коней.

До поры…
ржаньем их монотонным
в жизнь мою не вселяй непокой,
пусть пока что под синью бездонной
станет другом им ветер степной.

Мне прости, Боже, мысли смурные,
час наступит, я встречусь с тобой,
тёмным силам досрочно…
прошу я:
«Не позволь оборвать путь земной».

Не спешите за мной, вороные,
ты, возница, забудь обо мне…
у меня нынче планы иные,
отпусти на свободу коней.

Ждут их спелые сочные травы,
отпусти…
не волнуйся за них,
хлыст в реке утопи утром ранним
и свободный в корчму загляни.

Там медовая брага в кувшинах,
выпьешь кружку и сердцу легко,
там не меряют время аршином
и хозяюшка кровь с молоком.

Там цыганка в мареновом платье
вечерами поёт «Ручеёк»
и тому, кто ей больше заплатит,
ожерелье своё отдаёт.

Что огонь…
её пляска шальная.
«Здесь остаться хочу насовсем»
— на дубовом столе засыпая,
скажешь ты, чтобы слышали все.

Вы гуляйте пока, вороные,
утонула свистящая плеть.
Не спешите за мной, вороные,
дел полно у меня на земле.

Крещённой войною и жизнью не райской,
тебе… скромный стих мой в обложке весны,
любимой, единственной, самой прекрасной,
пропахшей ветрами и полем ржаным.
Из дикой разрухи страну поднимая,
в час ранний, оставив нас дома троих,
ты, годы лихие в душе проклиная,
в колхозе работала за трудодни.
Ах, как ты умела шутить и смеяться!
Как ласковый взгляд твой умел укорять…
Как были нежны в мелких трещинках пальцы,
будившие утром морозным меня.
Не помню своих дней рождения шумных
их не было…
Радостью светлой во мне
для книг и тетрадей холщовая сумка
и школьная форма из юбки твоей.
Крещённой войною и жизнью не райской,
тебе… скромный стих мой в обложке весны…
Любимой, единственной, самой прекрасной,
пропахшей ветрами и полем ржаным.

Пустой причал…
Даль под завесой серой.
Бессрамно в ссорах изводясь на крик,
надеясь корм найти в камнях замшелых,
вдоль берега блуждают семьи птиц.

В жемчужных комьях
синь дрожит заметно…
Небеспричинно зыблется вода:
её пролётом сжал в объятьях ветер
и упорхнул, опомниться не дав.

В бескрайности вуалево-туманной
исчез,
себя заставив ревновать.
Что было то…
любовь…? Иль жест обманный?
Суть, окромя его, другим не знать.

Возможно,
вьётся он сейчас над полем,
а может степь пытается будить…
Не укротить его характер вольный,
его не приковать, не приручить.

Да и зачем?
Вернувшись, он как прежде:
продрогший, неприкаянный в пути,
прильнёт к волнам со страстью сумасшедшей,
и снова море беглеца простит.

Во степи, средь трав белёсых,
невысокий, с виду прост,
он стоит, обшитый тёсом,
будто бы в пригорок врос.

Без замков и без заборов…
Всяк, в него вошедший — гость.
По жилплощади просторной
невозбранно бродит пёс.

Вплёл ковыль в себя ромашки
и разлёгся под окном.
Душно. Створки нараспашку.
День, а в горнице темно.

Сжатым в складки шторам тесно,
женский взгляд направлен вдаль;
он без радостного блеска,
в нём тревога и печаль.

Пахнет нежно белый донник,
клевер тянется к земле,
небо рвут раскаты грома,
первых капель виден след.

Дождь… И вдруг в глазах зелёных
засиял счастливый свет —
по тропинке узкой к дому
приближался человек.

Дождём декабрьский день умыт,
фрамуги запотели…
а мне так хочется зимы
с морозом и метелью.

Чтоб не ручей, поющий вслух,
сбегал по водостоку,
а сказочно-волшебный пух
шуршал, касаясь окон.