Андрей Другой - Терминальное пространство. НекроПоэтизм

То, что произошло с его шевелюрой, имело герметический смысл…

Но эти варианты пришлось оставить, когда повествование дошло до новой фигуры. Это был «доктор мёртвых». Его вызвали (предварительно подкупив) для лжеосвидетельствования трупа.

Дюма был расшифрован. «Граф Монте-Кристо» – повествование о Смерти и о её диагностике. «Доктор мёртвых» – ключ. Роман посвящён проблеме перехода и квалифицированной экспертизы, где этот переход совершён, а где пока ещё нет. Далее: переход откуда куда? Так ли мы уверены, что мир, где находимся, это Жизнь, а где будем находится – как павшая Аввакумовская корова – это Смерть?

Только «доктор мёртвых» знает точные пропорции, но и его – эту величественную, трагичную ветхую днями фигуру – можно подкупить…

«Доктор мёртвых» мягок, говорит тихим голосом, никогда не лжёт. Лгут все, только не он. Ему незачем лгать. Он только констатирует факт: «граница пройдена». Он ставит странный диагноз: «вот свет» – «вот тьма». Он – перешеек адекватности между двумя безднами. Мы тянемся к нему, к этой оси агонии, к этому столпу бессмысленного и безнадёжного утешения, содрогаясь от щемящего сердце и живот весёлого ужаса.

Смерть нелокализуема по определению, так как она бесконечное, в которое обёрнуто конечное, это колыбель наша – Смерть, холодная, жестокая, нежная и с градусами. Это её ладони мы ощущаем, когда среди ночи звонко воем во сне, пугая севших на подоконник духов. И всё же она зацветает на определённом терминальном пространстве, когда начинают синеть пальцы и ступни, и бодрая изморозь поднимается выше и выше – «синим, я Люблю тебя, синим» перефразируя Лорку – «azul que te quiero azul…»

В умирании вмещается бытие, прыгающее в небытие. Это искупительное действие – умирание. Сколько было грязного, ворочающегося в вегетативном сале пульса – действий, перемещений туловища, дрожи, уколов, испугов, трепета ярости, расслабленной слюнотекущей неги… Сколько глупых – ультра-глупых слов – сказано и замыслено. Казалось бы не уйти от ответа, и без милосердной косы что-то неизбывно страшное должно было бы непременно случиться. Но приходит восторженный миг, зажигают вечерние лампы – люди как правило рождаются и умирают к ночи – и личность стёрта, всё забыто и прощено, из отвердевшего только что дышавшего плода вырывается сноп небесных брызг. Как будто ничего не было. И лицо покойного расправляется, плавясь, в совершенно иной сосредоточенной мине. Будто в бездну бросили взгляд и увидели Того, кто воистину смотрит. Раз: и всё переменилось. Поменялись ролями, рокировка.

Мир – это большое пространство умирания. Это огромная приёмная в решающем кабинете, где стол, стулья и работает радио, а стены слегка потрескались и иссохли. Всё, что есть на этом свете – создано на том.

Смерть – архитектор Жизни. Мы видим здание, но не видим архитектора. Чертёж в надёжных руках конторщиков – докторов «паллиативной медицины».

Всё к чему мы прикасаемся, пронизано тканью Смерти. Паскаль, отпрыгивавший от бездн, видел в этом негативную основу. На самом деле, всё тоньше. Просто Смерть надо научиться Любить, слышать её голос, внимательно следить как невидимым узором проходит она по колыхающейся массе «пока живого». Бытие «терминально». Это не изъян, не катастрофа, не скандал и уж совсем не навет. Надо научиться просто и чистосердечно признать за ним (за нами) эту вину. Интереснее всего, что наступит, когда приговор будет приведён в исполнение. Настолько интереснее, что и Жить – уже сейчас, заранее, заведомо, надо учиться «после приговора».

К чему бы мы ни прикоснулись, стоит искать «доктора мёртвых». Свой лекарь такой квалификации есть у каждой вещи, у каждого Чувства, у каждой ситуации, у каждого народа. Везде, где всплывает пятно «неадекватности», следует приглашать такого эксперта. Он расскажет вам с точностью кукушки сколько ещё осталось… И как идут процессы… И будем ли тянуть или пора съезжать…

Я слышу повсюду звон. Я вижу сквозь тела как сквозь витрины. Я чувствую сладковатый запах Хосписа через массовый какофонический слив «о де Калоней», духов и дезодорантов.

Смерть смеётся, она веселее, чем вы думаете. Её истинный цвет – жёлтый, у неё каштановые ногти и большая вилка в сахарном кулачке.

«Ах, гробы мои, гробы, Мои светлые домы…»

Поют староверы, пообедав…»

…Лужи из крови на глади асфальта черноголовки стреляющие глазами светлячки в зрачках угасающего солнца нет литовца нет эстонца шекочат оптом одиночество Галактики пророчество тоска усталость сплин всю жизнь один…