Nata bint Andre - Прозаическая ода несовершенной любви

© Nata bint Andre, 2022

ISBN 978-5-0056-9554-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Было ошибкой считать, что любовь либо есть, либо ее нет, потому что любовь имеет свойство загрязняться и очищаться, полыхать и тлеть, рождаться и умирать, робеть и быть нахрапистой. Часто под маской любви скрывается сладострастие, желание быть признанным, желание растратить абстрактную, накопившуюся точно семя нежность. Даже само сравнение с семенем говорит о чисто инстинктивной природе такой «любви».

Любовь не может быть одинакова, потому что нет в мире идентичных людей. Она не бывает побеждена, она крестит нас водой слез счастья и очищает огнем страдания. Если есть герои, которые встретили любовь и победили ее, то пусть знают, что они пали в своей победе, потому что любовь призвана совершенствовать человека, делать слепого зрячим. У нее есть разные способы исправлять человеческую природу, но все эти пути делают нас ближе к вечности, к бесконечности, к абсолюту. Любовь эпикурейца никогда не будет равна любви аскета, потому что аскет очистил свою любовь от псевдосимпатий. Любовь вечно верного сына никогда не будет идентична любви блудного сына, потому что верность статично правильна, сладка, как мед без горечи дегтя, по-детски чиста, тепла. Такая любовь может согреть, но не обжечь, не очистить своим огнем. Любовь блудного сына никогда не будет равна любви возвратившегося сына, потому что возвратившийся сын победил себя и порок, он точно теперь знает цену всему, от чего отрекся и к чему пришел.

Однажды я написала самое искреннее в своей жизни письмо, но после отправления так и не оставила его себе на память. Кажется, что тогда я выразила всю самую скудную теплоту, которая у меня была после долгих лет скитаний. Удивительно, что мне понадобилось отказаться от всего, жить без чувства Бога, семьи и Родины, изуродовать себя, перестать гордиться изощренными чувственными метафорами своих появлений, чтобы теперь, будучи зрелой, начать учиться тому, что все-таки «любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит».

Любовь эта была не первой и, если судьба даст безошибочное распоряжение, не последняя. Почему я дорожу этой памятью так, будто обязана хранить верность супругу или будто я была тогда счастлива? У моей Родины было, есть и будет множество перемен, но лишь одна перемена крещения объединила в себе культурное, нравственное, территориально-политическое возрождение. Может, я неприкаянный ребенок своей мятежной Родины? Что бы ни случилось, я хочу стараться хранить это чувство. С чем это связано? Не знаю. Удивительно, что, предчувствуя предстоящие муки, атеистичная душа проклинала день снисхождения чувства зависимости, которое вернуло меня к тому, для чего и была рождена на свет.

Я люблю наблюдать за динамикой чувства, отслеживая свое духовное очищение или загрязнение. Как бы там ни было, я люблю это дуальное воспоминание и если бы у меня была возможность забыть это и обменять на что-то более счастливое, то я бы отказалась. Совсем недавно я порывалась написать еще одно письмо из потребности делиться своими изменениями, наблюдениями, радостями. Бывает, что сидишь в лесу и вдруг перед твоими глазами открывается непостижимая красота, которая раньше тебе была еще недоступна, вдруг приходят те мысли, которые делают твою жизнь прекрасной. Я счастлива, что могу делиться этими мыслями с любимыми родителями и любимыми детьми, ибо только в разговорах с ними не возникает желания возгордиться, эпатажно показать свою сложность, самость, непонятость, обнажить свои пороки. Часто у меня возникает светлая грусть, что не могу поделиться этими мыслями с тем, кто теперь мне, скорее, не таинственный возлюбленный, а дальний брат, рожденный другой, но такой родной матерью, с которой я никогда не имела случая быть знакомой. Я хотела написать, но поймала себя на мысли, что быть отвергнутым не так больно, как брать на себя ответственность отвергать самому. А если мне светло, а не невыносимо больно, то какая необходимость мешать, если не возгордиться своими метафорами, быть заметной и эпатажно ворваться в жизнь человека после нескольких лет отсутствия?