Аня Кузнецова - Сиди и смотри

Будто любая пыль
жаждет как можно скорее
вернуться в родную обитель,
из ковра ли пришла, дивана,
окажется там, где была:
в складках пуха, ниток, пера,
между реек и в сгибах петель.

Ну а кто я, чтобы препятствовать ей.

Мои цветы смотрят на дождь
с той стороны, где нет
влаги.
Тоскуют, чувствуют дрожь
рыдающих окон.
хотели бы, но не мокнут.

И, упираясь в прозрачный барьер,
в громаду воздушной блокады,
о чём-то молчат таком, например:
«нам тоже этого надо»

Я знаю!
Я не из тех, кто не знает о важности
постоянной, размеренной влажности.
Я смотрю на цветы с утра
с мыслью: сегодня пора.
Но не поливаю.

И они подпирают стекло,
вьют вяло
сухие части.
С той стороны натекло,
с этой —
нет счастья.

Поэзия – это ключ
и замóк.
И комната, где урок,
в доме синей бороды.
И, увы,
ветер в голове принцессы,
запертой в этом доме.
А кроме —
Поэзия, это процессы
сплетения слов в одну нить,
способную и проводить,
и поразить
Тесея, входящего в Крит.

Поэзия – путь, лабиринт,
где, может быть, наконец
встретят почтенную старость
мужчина, сменивший породу,
выбелив синюю бороду,
и, несмотря на усталость,
сменивший парус юнец.

Набредаю на труп ли собаки в лесу,
на мшистый валун
особой породы,
я всё беру от природы.
Я всё от природы беру
и несут
размышлений глубокие воды

обрывки, что собраны в сети
и являют собой красоту:

фантик конфетный,
увлекаемый ветром,
шелест плачущей ветки,
птичий отрывистый треск,
пешеходной разметки
неприкаянный блеск,

и этот, углом
выступающий дом,
потерявший в деревьях фасад,
серых окон квадрат.
В одном из них я:
все чудеса
этого дня
возвращаю назад.

Сестра говорит:
Ты пишешь на странные темы.
Не знаешь, где ставить черту или точку.
– препинания знаки
через текст, как собаки,
бегут, оставляя следы —
Писала бы ты…
Хоть про животных – это для всех.

– какая птица расколет грецкий орех?
ворон может использовать камень,
гравитацию, веточку.
говоря между нами,
ворон – самая умная птица из тех,
что создают и используют орудия труда —

Сестра говорит: Такое вот, да.

но, в целом, сказала ещё поучиться
примерно всему:
ритм такой почему,
и животное – это не птица.

Сколько себя соображаю,
сложно сосредоточиться.
Сегодня: село, страда.
Скорбно стою. Сгу́щённая среда,
стрекоза стрекочет, спасает
одиночество.

Среднекрылым слава!
Серебрятся стаями
солнечного сплава.
Слезу смахнуть – стаяли
слева, справа.

Да,
Степенно слетаются снова.
Сжимая собственное сердце,
смелая садится. Сцепка.
Словно сосновые, строгие
ноги.

Серди́ться? Стрекозиный стан
солнечным сосудом стал.
Синеглазая
сверкает сиянием
алмазовым.

Сама
я
сегодня самую суть
сознаю.

Такая посредственность лезет из-под карандаша…
Пишу чуть дыша.
боюсь и её отпугнуть,
даже самую муть.
Разделяю ответственность
с музой: – О, Муза, дай ещё слов, хоть чуть!

Она дышит в спину, гнетëт,
но дальше того не идёт.

– Да что ж ты такая пугливая?
Встань уже, выпрями плечи.
Я
хочу
продуктивнее,
писать хочу, не перечь мне.

Или ты дразнишь нарочно,
диктуя пословно, построчно…
Давай хотя бы построфно?
Ты – катастрофа.

Приходишь, стоишь рядом молча.
Молча, надрывно стоишь.
Прошу тебя, сделайся громче!
Богиня ты или мышь?

Теперь не даёт мне покоя,
что тебя игнорировать можно.
Может, музы и нет. Тогда кто я?
– Мясо
в мешке из кожи.

Там, походив по вагонам,
Пройдя весь Сапсан от головы
до хвоста, ты от скуки взвыл
от отпуска с праздным уклоном.

И привёл мне трофей, земляка —
плотную женщину с Юга,
длинную, как Дон-река,
как жердь,
и такую же неказистую, если издалека
посмотреть.
– Вот, супруга,
держи нового друга,