Елена Талленика - Ликбезна. Премия имени Анны Ахматовой

когда бы я могла повременить,

не стала бы от времени стареть…

я постарела бы от мира и войны,

от горьких слез на черном пепелище

и в материнской радости святой

до скорбного уныния вдовы…

полна тобой, от времени сбежав,

в день праздника, устроенного нищим…

когда солнцестояния поворот:

труду, хлебам и полным кладовым…

из посвящения на обороте книги не следует,

что дарственной жить-быть.

даритель, претендующий на славу,

использует высокопарный слог.

высоко-одинокой мне смешно:

я трудоголик; я согбенный нигер

над тростником склоненные рабы:

ослабленные голодом и сном.

зачем мне пожелания любви…

измученному зноем дайте тени!

от вдохновенья в рабстве не спастись:

найдет и обессилевшую пнет:

давай, люби!

и по стерне травин

погонит подыхать от неврастений…

подохну… станет ближе «далеко»,

когда останусь там, где крик настиг.

зачем мне пожелания любви? воды! воды!

упроченная жажда испытывает нёбо —

неба языком, срастив их вместе.

на полглотка ничто не утолит;

в гримасе мертвой продолжаю жаждать.

а маревом, над ликом нимб икон:

расплавленный, как циферблат Дали.

когда из строк смогу сложить арык;

из посвящения на обороте книги,

утяжелю существование мое, призвав термитов…

не дав себе

напиться до конца:

нарыв под каждым лоскутом туники.

пусть торжествуют:

болевой порог тобой напитан…

о, этот этот шум прилива городского,

звенящий в водорослях проводов и раковинах-зевах

распахнутых дверей гостеприимства stores!

ещё, февральских льдин оставленный осколок,

пророчащий ненастье на роду,

сугробами Варварки не просел,

а тенькающий птах уже в гнезде просторном…

близка весна… о близости ее не даст забыть

внезапное предчувствие:

Китай-городская опорная стена,

и та растает, солнце обойдя к Зарядью.

и трав зимующих ряды пионами взойдут:

не мне не знать о чуде.

там ковыли: – местами урбана затоптанный газон

в луга нарядят.

о, этот шум!

мешающий принять условие,

что в мире всё условно.

всё видимое – видимость зимы, и нужно верить…

что черный снег не слякотная грязь —

потока уносящего – основа.

в нем отпечатается каблучком седьмым:

след «чуда в перьях»…

пишу с натуры: подвергая жизнь:

из фраз: обрыв, обрывочны рассказы.

семантике, не требующей цвет, поэт не нужен…

зачем ты так? легко меня лишив,

остался жив, не пострадав ни разу.

погасших солнц протуберанец вен: лучами – в лужах:

знай, я прошлым не выболев,

написала бы вензелем «G».

знай, я будущим трезвая,

яд сомнений откупорив, лыблюсь…

их опасно облизывать:

кристаллический, герпесом вжит.

целовать их смертельно: губы – маки, поэтому рыблю.

рыблю кровью холодной, ускользающих рук чешуей.

донно тычусь в немое настоящим молчащее рядом.

безопасно раздумью: губы-маки тряпицей жуёт,

странным образом лечит, выжимая кристаллики яда.

поддаюсь неохотно, всякой рифмой тащу себя вглубь,

и в безлюдье ликую: обнажающий свет там бессилен.

губы-маки сжав сине, так, как будто за шалости лупят,

вдохновенье держу на натянутой туго тросине…

иногда обрывается…

день – за год… это значит почти бессмертие.

мы приходим сюда однажды,

и уходим однажды, когда оставляем мир.

родилась с абсолютным слухом…

мне, в оплаканной богом смете

на поэтов и музыкантов

временной уготован миг…

чем запомниться… чем заполнить?

если б мучилась этим чувством,

ничего бы не написала,

ничего бы не осенила окаянным своим перстом.

я сохранна осталась чудом,

уязвима для стрел и молний,

поворота не изменила и пошла за любви крестом.

на него не распнут любого,

для него выбирают душу

из ростка временных столетий:

малой толикой не сильна.

только выбрав себя до донца,

наводнив край пустынь иссушен,

жизни будущей вспомнят дети, и напишут меня:

«Она»…

если будет любви угодно,

годом день сокращая каждый

важным делая только чувство,

в чутком сердце продолжу жить…

мы приходим сюда однажды…

на поэтов не будет моды.

о рождении скажут: чудо…

и проводят до звезд – межи… когда уйду…

сфинкс… отмеченный лаской руки…