Елена Талленика - Ликбезна. Премия имени Анны Ахматовой

прошлых столетий.

рассмотри её сам в равноденствии ЭТОГО века.

ей нужные мудрецы:

бездне, в множестве рваных отметин,

словно из-под ножа, поделившего хлеб —

человека…

герои обожженных кинолент, сгоревших писем…

для истин удивительно юны, для правил древни.

деревья от загубленных корней тянулись к высям

и жили б, как златили купола – сиял бы Кремль!

не выбрала история других, любила этих:

разбойников на собственной стезе, а не подьячих.

незряче, по-старушачьи скупа сулила детям

за послушанье множество прикрас, губу отклячив.

не борогозить тихого проси, таящий пламя, —

у черта угли в очаге крадет для божьих яслей…

греховен, будет люльку согревать под пеленами

и, без раздумий, втащит весь очаг,

за грех свой счастлив.

и в том немногом больше стертых букв,

чем слов в хорале.

скажите, кто за прерванный полет отдаст полнеба…?

нет логова у ласковых волков, есть корм в сарае,

не защищен распластанной землей

под толщей снега…

Айги…

мой гимн чертополоху…

проложенной черте на всполохе огня

за ней меня пришествие в твой мир и лир беззвучие…

Айги… нагим не выйти на совет скалы —

«орлы» прицелят клювы: та высота —

не мера духа, нет!

стервятники летают выше… для чего?

в чем высший смысл и промысел в чем божий?

в одном: оставить голод – пиршеством духовным…

ты помнишь, как боролся за себя,

…земли, древнее родины не зная?

её любил,

но самым первым знамя сорвал с флагштока!

…чем ещё занять

последний час перед отъездом,

не казня вид из окна опущенною шторой.

таким, как ты не доверяют порох:

зальет дождями, ветром разнесёт,

пока рождаешь в муках альтер-эго,

чтобы назвать его потом «Айги»,

так далеко от гибели общин костров зажженных…

жены и мужья, их дети: правда общей доли…

не с ними… изгнан и забыт…

не поняли, не приняли другим…

Айги – не сын, не друг и выкорчеван корень…

что остается? чуждая земля, иная —

даже запахом полыни

чертополох, ты розоцвет отныне… как будто поднят

может быть древлян исток, и вдаль перенесён…

не верю… знаешь почему? читать умею…

я читаю души.

и всё написанное в стороне французской лишь то,

что дом, в дерн вросший на земле чувашской

в сознаньи колыбелил и ласкал,

и гладил матери рукою, говоря: тоска пройдёт…

и поселяло в сказках добро и зло…

и это были ранние стихи,

не раненые горечью амбиций;

прочь из столиц душа подранком птицы

назад рвалась туда, где родники…

но приходилось свечи зажигать

на подоконниках парижского устоя, ты думал: стоит…

забывалась мать… всему чужому становился стоек.

но я читаю снова между строк,

не находя характерного крика

в молчанье облаченного пробела… чёрно на белом!

боже, как черно!

гвоздь каждой буквы выколол мишенью

на первой повивальной простыне,

в которую тебя младенцем клали:

«не Каин – кто себя предаст…»

не корни отторгают…

ветром рвет чертополохи перекати-поля

в местах открытых…

город оспу привил и отметил подпалиной рыжей…

в суете бесконечной общим выделил, сделал заметней.

с непогодой нелетней улететь бы

к бамбуковым лыжам, —

иероглифом в снег у предгорий, исхоженных Йети

ледяной акведук – родника пробивает усердье

шепот талой воды так же ласков,

как лад колыбельной…

подставляя ладонь, наполняешь её и предсердье

чистотой естества, принуждая быть:

грязи – отдельной…

вычленяя слова, оставляет утробные звуки.

из глубин доставая, многолетне сокрытое стоном:

АаааааАааааааа…

я также молюсь и пою точно также, Харуки,

извини, что на ты… ничего нет вульгарного в оном.

не-ко-му рассказать… ни-ко-го соплеменного рядом

тот, кто мог бы услышать, не рожден,

или трижды умерший.

знай… любовь не пройдёт, ей дана привилегия яда

не пройдёт, Мураками, время:

висельник, рядом повешен…

раскачав на ветру, милосердие рвало верёвки,

но они не дались, тонкожильного волоса плети.

тяготилась бы этим,

но Йотея снег к лыжам не вертким

уводил по тропе по следам одиночества —

йети… на две тысячи верст

за оплавленным огненным шаром,

называя не солнцем —

красной оспиной неба больного…