Елена Талленика - Ликбезна. Премия имени Анны Ахматовой

предчувствий жития скончавшихся особ…

но я переживу вслух сказанное слово:

забудутся… когда их не произнести…

но в самый старший век мне возвращаться снова,

щемящее в груди, в размер строфы вместив…

* вид фарфора

и облака похожи на слонов без водопоя,

и жажда, словно передана мне наследной тягой…

ременной кожей испаряю соль дождей Ханоя,

и Ганга отвратительную муть священной влагой.

оплавленное солнце: желтый мяч у двух малюток.

за слониками легче наблюдать с Килиманджаро.

хорошенькие: гладить и качать, любя, баюкать.

без ветра, как из доменной печи обдало жаром…

а в море собирается гроза чернильной тучей

спасительный – зачесан волнорез зеленым гребнем.

я – дерево без кожи и ветвей, нет шторма лучше,

чем могущего корни напоить до самых древних…

а облака, похожи на слонов, легки поэзой:

созданье невесомое плывет: соперник граций.

девятая, последняя волна бьет в волнорезы.

моллюсков отрывая в пенный шлак тугих флотаций.

обещанный на завтра шторм грядет сегодня – молам!

притихший, обессиленный? о, нет, простора хватит!

и хочется не просто утонуть,

…а кануть голой, в стихии…!

унеся свои стихи, оставив платье…

на многолюдном этом берегу…

раньше деревья были большими

ныне: до ветки, скворечник держащей: – низко…

искоса, кошкой ленивой, жирной

лапу протягивает к их писку:

голод: зима без любви и лето,

осень, весна… изобилие – внешне…

без ростомера мой рост аршинен:

в том наклоняюсь птенцов потискать.

раньше деревья были ветвистей…

ныне: из кроны – гнездо чёрных туч непогоды.

город опавшие сжег листья;

снег отменил золотую осень…

красок не хватит, не хватит кистей,

и не успеть грачьих орд троеточия

запечатлеть на холстах природы…

ибо: круг вертит…

виляет, как хвост собакой,

точку опоры найдя в постулатах древних:

«раньше деревья большими были»

ныне: поверить возможно,

спросив у того, кто мал.

и не проверить, зато так легко заплакать.

ростом все выше —

ничем до сих пор не прерван…

милое детство, клубы поднимая пыли,

бегает рядом: у этих дерев – трава…

закончился… ты понял это вдруг,

ведя рукой по дерматину в клетку,

который принудительно совпал

по линиям с углами перспектив…

смотря в окно из времени тоски

в чужую даль, так зримо малолетно

расставившую жизни маячки,

и отворачиваться словно запретив.

стал шаток, как подручные слова,

то забывая русский, то калеча.

так плечи в узком напрягал пальто,

когда был дерзновенным из мужей.

закончился… завариваешь чай,

переставая оставлять на вечер,

в нем времени высокая печаль

листом не обозначится уже…

газетная не сложится стопа,

в домашнем обиходе неликвидна…

полковником, в помятом галифе,

выстраиваешь армию солдат

из пустотелых склянок подо все…

ему не пишут… не сильны обиды…

закончился… жестянка под «бычок»:

расплющиваешь, лишний горб придав…

в коротком вдохе застревает кость…

а он длиннот и пауз предсказатель,

и неминуем был сто лет назад,

до артистично поднятой руки…

препятствие на подорожной дня:

ботинок – несвободы указатель…

не хочешь осторожно обходить,

но пнуть не можешь молодцом лихим…

старик… твое величество, скорбит…

корявым деревом вид из окна украшен.

живописует новая весна,

рождая лист из каждого сучка…

смотрин ему ещё на сотню лет…

величия – на сотни тех, кто младше…

чья тонкоствольна поросль вдоль аллей…

но крона чья не вдохновит к мечтам…

ты смотришь так, как будто знаешь, что умру…

вся: гибель митохондрий человечьих.

так смотрят пастыри на юных и старух,

покой обретших в теле изувеченном.

телесна зыбь опознанной руки,

бестела: в нереальности запястий…

ничто не стало, как предлог: благим,

и только этим ощутимо счастье…

ты видишь больше, чем сумела скрыть…

из позвонков ряд пуговичный нежен.

уютный плед сминает пару крыл…

скажи мне: «ангел» и добавь: «повержен».

подростком в «акмэ», а не в розовых прыщах,

до приговора время убыстряю:

поэзии – Давидова праща:

бросает жизнь, как в Голиафа – пряник…

порадуй мя уютом шалаша

в действительном, как обух пробужденье.