Тамара Лизуро - Выходя за контур

И каждый свеженький мазок
По Петербургу еле-еле
Гуашью или акварелью
Я жду привычный долгий срок…

И в ожидание этом трудном,
Как галерист и как эстет,
Я говорю, что лучше нет
«Весны» работы Петербурга…

Мой тихий город,
Ты решил вздохнуть от гулкой речи бешеной толпы,
От стука каблуков по мостовой —
Ты просто нам закрыл пустые рты.

Теперь ты смотришь в разные глаза:
Вот грусть, вот радость,
Вот мечтанья снов.
Мой город шёпотом тихонько мне сказал:
«Глаза красноречивей громких слов».

Но горожанин так нетерпелив:
Пытаясь маску как завесу снять,
Чтоб рот свой шире снова приоткрыв,
Опять пустое пылко излагать.

Побудем в масках —
В них же столько лет
Играем будто в театре свои роли.
Смотри в глаза, и ты увидишь свет,
Любовь, тоску и очень много боли.

«Смотри в глаза», – мне шепчет Петербург,
«И, насмотревшись, думай, что сказать,
Чтобы счастливей стал твой ближний круг,
От всего сердца научись молчать».

Голландец гордый тянется ко дну:
Рублём крещёный в перьях ярких знатью.
На корабельное протяжное: «Тону!»
Молчанием отвечают в море братья…

Ни неба синего, ни лязгающих волн
Так и не видел с именем отважным
Летучий призрак. Свой возможный шторм
Ты променял на штиль, увы, бумажный…

И жизнь твоя – швартовый чал-канат.
Цена свободы – призрачная сытость.
Я знаю, ты сейчас совсем не рад,
Что, будучи живым, узнал забытость.

Иди ко дну, бесславным был твой путь.
И пусть другим ты станешь лишь уроком,
Что, обманув Божественную суть,
Судьба твоя в миг обернётся роком…

Себя слышнее в одиночестве.
Как метроном звучит пульсация.
И каждый день как часть пророчества
Одной меня и целой нации.

Мы мним себя особой кастою,
Рецепт младенцам пишем значимо:
«Нам всем нужна социализация!» —
Грозим себе же белым пальчиком.

И мы бурлим, кипим идеями,
Заводим сети, ловим новеньких.
Молчать нельзя, а то – забвение!
Пиши, кричи, болтай, пусть поверху!

И в этом улье глупых выкриков,
Пустых советов жирным почерком,
Стараюсь я потише выдохнуть:
Себя слышнее в одиночестве…

Из тех руин, что жизни – черепки,
Острее всех мне кажутся как будто
Те глиняные колбы пустоты,
Которые разбились ранним утром…

И есть же клей, и есть гончарный круг.
И обжиг твой известен нежным чашам.
Но есть в руинах, словно память рук,
Замёрзший след, свидетель тайны нашей.

И берегу я эти черепки.
Смотрю на свет сквозь тонкости фарфора.
Мы были недостаточно крепки
Для росписи простым совсем узором…

Пузырится в Питере зима.
Будто девочка, застрявшая в капризах,
Смотрит мокрыми глазами свысока,
И ночами ходит по карнизам.

Ей кидают в душу кулаки:
«У, ленивая, куда ты дела холод?».
Будто бы их белые носы
Спрятаться в шарфы уже готовы.

Не толкайте нежную зиму.
Пусть бока её сейчас не белы.
Поведение я её пойму —
Так непросто быть окаменелой.

Женщине морозной – тяжкий крест,
Пусть она роскошная, но льдина.
И она пошла наперерез —
Может быть, ей встретился мужчина…

От любви и в Питере – весна
Потеплела, мягкостью ласкает.
Не браните, люди, небеса:
То зима от счастья просто тает.

Так долгожданна женщине весна.
Лучи пусть редко, но так греют душу.
И медленно от длительного сна
Всё чаще бьется сердце. Вот, послушай.

Стучит всепобеждающая новь,
Меняя явь в тревожном ожидании.
Пульсирует в запястьях нежных кровь
И жизнь готова снова к созиданию.

Весною ищет женщина себя,
Как будто луч ей – верная указка.
И март так долгожданней октября,
Как будто бы начало новой сказки.