Антонина Белова - Радость моя. Премия имени Н. С. Гумилёва

Не просто слово, а залог любви
Был Богом дан, и смело взяв свой жребий,
Ты оказался в сгустке тех трагедий,
Где вкус у слова жертвенной крови.

И в главный день, в час своего суда,
Не внемля демонов злословью,
Ты оправдался муками и кровью —
Её омыла райская вода…

В Царском липы зацветают – лето.
В Александровском – вскипают розы,
светлая скамья лучом согрета,
далеки военные прогнозы…

Века рокового первый, робкий
шаг к судьбе таинственной навстречу…
Если чуть свернуть от этой тропки,
то его случайно будто встречу.

– Здравствуй, Аня! – Радости нет краю,
взгляд насмешлив и непроницаем.
Так всегда бывает, милый, знаю,
То, что любим втайне, – отрицаем!

Гимназистка рядом с гимназистом,
век двадцатый разменял монету,
и на небосклоне жизни чистом
рок оставил чёрную помету.

Сбудется любовь, и расставанье,
и венчанье, и войны угрозы,
тайной музы свет и ликованье,
Александровского сада розы…

Что роза? Страстности эмблема,
Века томящая проблема.
Он прав воистину, поэт,
Отдавший сердце своевольно —
Пусть и мучительно, и больно —
За душной розы алой цвет…

Ты наполняешь душу светом,
Убогий склеп моей души.
И я плачу тебе обетом
В рассветной утренней тиши.

Быть может, в звуках литургии
Небесной, недоступной нам,
Сокрыты таинства благие
И лучезарный дышит храм.

И я молюсь, как жалкий нищий,
Пусть это зна́менье моё
Ответ молитвенный отыщет
В ответ на Божье бытиё.

А в Бежецке то солнце, то дожди…
И домики в цветущих белых вишнях.
И полдень небу крикнул: «Подожди!
Отмерь хоть миг, лишь миг мгновений лишних!»

Как всё вдруг сладилось – и день, и час.
Николин день, весь маем напоённый,
благоуханный, верой просветлённый,
он в памяти доныне не угас.

В ограде ждал кладбищенский собор
и, как ковчег над времени потоком,
он всё сберёг в его огне жестоком —
крестов златых и куполов убор.
Там две плиты надгробные – обет*,
потомка долг – под небом почивают…
Там соловей так чудно распевает
да солнце льёт непреходящий свет.

А дальше снова открывался храм,
как чистая душа – в красе и силе,
и тихую молитву возносили
за тех, на ком от века страшный шрам.

И грусть старинных каменных домов
с узорною резьбой на них оконной.
И благодать иконы чудотворной,
чтоб исцелённый стал и благ, и нов.

О Бежецк древний, вещая земля,
храни в веках поэтов русских Слово,
чтобы в грядущем, что тревожно-ново,
оно бы возрождалось, как поля…

Ты парижанкою, чужая,
Но власть храня ещё над ним,
Июньский полдень нарушая,
С одним желанием, одним —
Войти женой законной, строгой,
Слегка надменной, но не злой,
Уставшей долгою дорогой,
И посмотреть почти сестрой —
Здесь появилась, изменяя
Уже привычный тихий круг,
О перемене горькой зная
Лишь по касанью робких рук.
Вмиг поняла средь разговоров,
Полунамёков, взглядов, глаз,
Среди улыбок и укоров,
Что опоздала в этот раз.
И пальцы тонкие до хруста
Сжимают уголки локтей…
И стало вдруг свободно, пусто
Среди всезнающих гостей,
Среди томящихся соперниц,
Особенно в лиловом, той,
Одной из близкой смерти пленниц,
В альбом кому его рукой
Всё пишутся невольно, страстно, —
Как жизнь, бессмертные стихи.
И так понятно, что напрасно
Считать упрёки и грехи
Его невольные, и нечем
У ночи белой скрыть зарю.
Пусть до утра трепещут свечи —
Возмездье страху-дикарю.
И, может быть, впервые ревность
Встаёт, как страж на рубеже,
Но всё сотрёт стихов напевность,
И боль растопится в душе.
И пусть любовь молитвой жаркой
На все сомненья даст ответ,
Чтоб над душой, небесной аркой,
Сиял нетленный, вечный свет.
Так, силы неба призывая,
Всё стерпишь тайно, до конца…
И бледность, бледность роковая
Не выдаст сердца и лица.