Владимир Коблов - На краю октября. Премия имени Н.С. Гумилёва

Не грущу от сего, и от этого я не страдаю.
Получается жить, да и многое мне удалось.
И о будущем я совершенно своём не гадаю.
Может, Бог и подаст – как у нас на Руси повелось…

Изменилось как всё… Изменилось
В городке моём всё житиё.
Или долго разлука длилась?
На плечах моих накопилось
Только собственное быльё.

Я не брал никогда чужого.
Мне чужое – в карман – зачем?
Каждый день начинается снова.
Предназначенное – готово,
Как одна из возможных тем.

В детстве, юности было иначе.
Изменений не замечал.
Видел: девочка «в классики» скачет…
Думал: в школе решал задачи…
Поскорей подрасти мечтал.

Торопил и часы, и минуты.
До полудня мог бы проспать.
И стремился, как шарик надутый,
Я вперёд и вверх почему-то.
Не хотел от других отставать…

И по жизни шествие длилось.
Даже многого, вроде, достиг.
В городке моём… всё изменилось.
А в котомке моей накопилось
То, что понял и что постиг.

Измененьям в глаза взираю.
То – не ветхость вовсе, не тлен…
Целомудрие воспринимаю.
Это – целостность жизни, знаю,
Но с заменой подмостков сцен…

Что такое – родная душа,
Понял с возрастом, слава Богу.
И, как следствие, «недотрогу»
В ранней юности, в камышах…

С той поры воды утекло
И с небес, и по руслам много.
Время – нового ждать итога.
В нём внимание привлекло

Что-то детское, в память глядя…
Словно летопись предо мной.
Там девчонка своей рукой
Перьевою ручкой в тетради,

С язычком почему-то меж губ,
Осторожно по прописям водит…
Что-то в нас порой происходит,
Что становишься груб или люб.

Много позже придут «камыши»
Вместе с юностью не статичной.
В ней – потребности жизни личной,
А затем и счёт… для души.

Что такое – родное тепло,
Понял с возрастом, слава Богу.
Подобрать слова к монологу
Подсознание помогло…

И сложились они из букв
Прописных, девчоночьих, лёгких…
Вроде близких, но и далёких,
Из которых рождается звук…

И не важно, их сколько штук…
Важно, сколько совсем не строгих…

Я уважаю искренность строки,
В которой пульс чувствительности полон.
Как часто с ним бываем мы строги…
А чувства там довольно высоки,
И потому вкус крови нашей солон…

Она течёт, пульсируя, не зря.
Похожи с ней у нас земные реки,
Готовые отдать себя в моря,
Нисколечко при этом не мудря.
И потому живут библиотеки…

Я уважаю право говорить.
В нём обнажённость фраз неумолимо
Ведёт к клубку, где путеводна нить…
К источнику, с которого испить
Бывает важно, пусть порой незримо…

Источник – для причастия всего.
Глотка хватает после искушенья
Известного, мужского, одного.
Но «яблочная» память моего
Сознания находится с похмелья…

Я уважаю искренность в словах,
Где откровенность завсегда почётна
Сохранностью в различных словарях
И смелостью создателей в стихах.
И лёгкостью своей так мимолётна…

Но оттиск той единственной строки,
В которой пульс так искренностью полон,
Зайти способен в сердца уголки
И пробудить живые родники,
В которых вкус у крови нашей солон…

Снега и солнце, думы и молва…
А образы встают совсем нагие!
И те, и эти, третьи и другие
Одеть пытаюсь в нужные слова…

Там с радостью целуется печаль…
И это между строк и многоточий…
Признаюсь, что приятно это очень…
Наряды разные… Похожи на спираль…

Но чтобы допуск к образам продлить,
Без навигатора остаться в этой бездне,
Я с осторожностью лавирую полезной,
Стараясь сам им всем не навредить…

И потому не годен эпатаж
В моём движенье к видимой мной цели.
Он на ступеньку ниже всей капели,
В глазах которой – по весне – кураж…

Но проводник в моих виденьях нужен,
Чтоб не остаться где-то между тайн.
Возможно, он покажет тайны край,
И я его там приглашу на ужин…

А он возьмёт, расскажет о себе,
Раскрыв глаза мои от изумленья.
И я, накладывая щедро угощенье,
Запомню, что вещал он о судьбе…