Сборник - Мы все немного у жизни в гостях

Когда придётся мне родиться ещё раз,
буду жить на твоём подоконнике,
под рубашкой растущего растения
и никогда не завяну…
обещаю…

Гумилёва читаю как пью,
и не надо вина.
Бьётся – пенится речь
над порогом Житейского моря.
Я губами припáдаю,
фыркаю, жмурю глаза
и на миг забываю,
что пью… послесловие горя.

Горе входит, как тень,
и неспешно ложится у ног.
Оно трогает кожу
и лижет случайные мысли.
Господин Гумилёв,
вы препóдали fatum-урок,
накормив эту тварь
из златой Николаевской миски!..

…Его вывели утром.
Был август, и падали звёзды.
Вертухаи зевали,
патрон досылая в размер.
Он стрелкам по глазам
полоснул огоньком папиросы
и шепнул что-то смерти
на свой, на гусарский манер.

Заворочалось небо,
но утром чудес не бывает.
Спохватился старшой:
«Р-равняйсь, целься в грудь, не жалеть!»

Гад последний сказал:
«Мало кто так умирает!»
И рванул за подол
присмиревшую барыню Смерть.

Как лист бумаги подержанной,
Брошенный в топку времени,
Умер Осип поверженный,
Серебряный русский гений.

Полночь. Вселенский зазнайка
Кротко пред музой божится.
Днём голодает, тает,
Ночью мчится, как птица!..

Утро. Скрип эшафота.
Солнечный луч – лезвие.
С крыльев бумажных – вот он! –
Брызнула кровь-слеза.

Зáрево Владивостока [1] Осип Эмильевич Мандельштам скончался в пересыльном лагере Владперпункт (Владивосток) от сыпного тифа. Тело Мандельштама до весны вместе с другими усопшими лежало непогребенным. Затем весь «зимний штабель» был захоронен в братской могиле. ,
Тиф, пересылочный тракт.
Тихо скончался Осип,
Гений, гордец, чудак…

Сколь наши домыслы причастны
К свершённой гибели земной?
Вот правым глазом, взором ясным,
Марина воскрешает строй

Беспечной королевы звука.
Она вдали, она над всеми!
Так смотрит девочка из тени
На крепкую мужскую руку.

А левый глаз – беды соринка,
Груз вéковый прожитых лет.
Увы, не расточит слезинки
Фотографический портрет.

Уж тень Елабуги припала
К руке злодейской, и злодей
Взалкал и следует за Ней,
Он приготовил смерти жало!

Два разных глаза, два крыла…
Подуло к полночи прохладой.
Она очнулась и ушла.

Елабуга, будь ты неладна!

Я мог её остановить,
Отнять верёвку, выждать время,
Забыв о том, что русский гений
Свободен быть
или не быть.

То ли цыкнула мать над шалостью
И нахмурилась от усталости,
То ли корень прирос к окончанию,
То ли скрыпнули створы Татьянины,
То ли Богу шепнула уродица:
«Отче, родинка выпала с Родины!»
Но заплакала церковь Мценская
Над головушкой Вознесенского.
Аве, Оза…